Николас БЕТЕЛЛ

    Осенью 1942 года на территории Северного Кавказа — исконных казачьих землях,— полностью оккупированных к тому времени немцами, была предпринята отчаянная попытка возродить былую казацкую вольность. Движение с первых шагов носило откровенно антикоммунистический характер. Были объявлены Второй Казачий Сполох и вторая война большевистскому режиму. Первая, как известно, пришлась на 1917—1920 годы. Так драма казачества отливалась в свое второе, последнее действие, завершившееся голгофой Лиенца (по имени южноавстрийского города) в мае — июне 1945 года, когда отступившие с немцами казачьи части вместе с семьями были выданы английскими войсками советским властям. Так англичане выполнили секретные соглашения Ялтинской конференции. Половина из тех 50 тысяч насильственно репатриированных казаков закончила свои дни в сталинских лагерях.
   Лежит ли на англичанах вина за насильственную репатриацию 59 тысяч казаков? Сейчас можно говорить, что их действия были продиктованы соображениями необходимости. Поступи Англия иначе, кто знает, как отнеслись бы советские власти к тем английским военнопленным из немецких лагерей, которые попали в руки Красной Армии в Польше и Восточной Германии.
   Поэтому союзники стремились не раздражать Сталина. Но налицо, выражаясь современным языком, и элементарное нарушение прав человека. Ведь часть казаков вообще не были советскими гражданами: со времен гражданской войны они были эмигрантами и никогда не признавали законности советского государства. Даже по условиям договора в Ялте эти люди не подлежали репатриации. Вот почему в послесловии к книге, выдержки из которой мы адресуем читателю, Виктор Некрасов писал: “Лиенц... Не лучшая, чтоб не сказать позорная, страница в истории Англии. Ее будут стараться поскорее перевернуть, но вырвать не удастся, она останется...” И не от этого ли история под Лиенцем двадцать семь лет держалась на Западе под спудом. Сегодня она становится известной и нашему народу...
   Публикуя отрывки из книги английского ученого Николаса Бетелла “Последняя тайна” (они названы нами “Голгофа Лиенца”) о страшной трагедии, постигшей казачество, мы не ставим своей задачей реабилитировать в общественном мнении тех, кто, ненавидя коммунистический режим, надел в результате немецкую форму, встал под знамена нацистов и с оружием в руках добровольно воевал со своими соотечественниками. Кто они были — предатели или мученики, ответить сейчас невозможно. Впрочем, пусть каждый решает сам. Для этого вчитаемся внимательно в строки мало кому известной у нас книги. Перед вами откроется еще одна трагическая страница войны.
   В конце войны в западной части Германии находилось немногим менее двух миллионов советских граждан, и процесс их репатриации проходил так интенсивно, что за два месяца советским представителям было передано 1393902 человека. Сведения об этом периоде хаоса отрывочны, и трудно сказать, сколько было тех, кто сопротивлялся возвращению.

    Немногие из этих двух миллионов могли бы доказать свою полную непричастность к какому бы то ни было сотрудничеству с врагом. Только немногие вынесли испытания в немецких лагерях и провели все эти годы пленения, никак не помогая вражеской военной машине. Для большинства из них — сотрудничество ограничивалось лишь тем, что они выполняли грязную или опасную работу в обмен на чуть лучшие, чем в лагерях, питание и содержание. Но с другими дело обстояло хуже. Сотни тысяч советских граждан добровольно и с энтузиазмом сражались на стороне немцев. В хаосе майских и июньских дней 1945 года многие из них пытались смешаться с группами перемещенных лиц. При некотором везении они могли бы вернуться домой и никто не узнал бы об их деятельности. В эти недели надо было сделать мучительный выбор. Что они могли выбрать? Отправиться домой и надеяться на лучшее? Бежать и попытаться остаться в Германии? В любом случае шансы на успех казались незначительными.
   Сообщение в газете “Нью-Йорк тайме” показывает, как мало сочувствия испытывали люди на Западе к русским, перешедшим на сторону врага. В ней сообщалось, что “русские предатели в количестве от 100 до 150 тысяч, содержавшиеся как военнопленные, вероятно, предстанут перед советским судом”. На пресс-конференции 8 июня генерала Омара Бредли спросили о советских заявлениях по поводу дурного обращения с их гражданами в американских лагерях. Его ответ был загадочным: “У нас есть русские, но я не думаю, что Россия может жаловаться на наше обращение с ними. Мы захватили от 100 до 150 тысяч русских, сражавшихся на стороне немцев. Я убежден, что этих людей ничего хорошего не ждет”.
   Среди них наиболее яростной антисоветской группой были казаки. Еще раньше, чем власовцам, им было позволено формироваться в полунезависимые отряды в составе немецкой армии, и они завоевали репутацию хороших бойцов. 17 мая фельдмаршал Александер телеграфировал в свой главный штаб в Лондоне, запрашивая инструкций, что делать с 50 тысячами казаков, находившихся на его территории. Быстрое решение, писал он, “поможет нам избавиться от больших людских скоплений в Южной Австрии”. В то же время он выражал беспокойство, что “немедленное возвращение этих людей на родину может оказаться для них роковым”.
   На другой день Эндрю Каннигам, начальник главного штаба военно-морских сил Великобритании, ответил, что казаки в любом случае должны быть отправлены в Россию, так как они подпадают под условия Ялтинского соглашения.
    20 мая Черчилль в письме к начальнику своего личного штаба генералу Эсмею выразил некоторую озабоченность этой проблемой: “Что вы знаете о численности русских, которые были взяты в плен немцами и освобождены нами? Можете ли вы отделить тех, кто просто работал на немцев, от тех, кто активно боролся против нас? Не могли бы вы сообщить мне дополнительные сведения о 45 тысячах казаков, о которых говорил генерал Эйзенхауэр? Как они оказались в настоящем положении? Воевали ли они против нас?”
   Черчилль не довел до конца дело, которое тревожило его, он получал крайне туманные ответы на свои вопросы, и приходили они тогда, когда операция уже шла полным ходом. 29 мая Александер получил приказ главного штаба передать казаков советским властям.
    ...Когда Россия была охвачена гражданской войной и революцией, большинство казаков боролось против нового большевистского правительства и Красной Армии. Когда же война закончилась победой Красной Армии, много тысяч казаков бежали на Запад. Старые эмигранты, бывшие белогвардейцы с горечью смотрели на то, как уничтожается казачий жизненный уклад и перераспределяются их земли. Они составляли планы и заговоры против тогда еще слабой власти большевиков. В течение многих лет у них было мало возможностей осуществить свои планы из-за железной хватки, которой Сталин держал страну. Предпринимались попытки небольших вторжений в надежде на то, что при первом же признаке белого движения русский народ поднимется и свергнет коммунистический режим. Но дело обстояло не так просто. В большинстве случаев лазутчиков сразу же ловили и уничтожали,
   Очевидно, поэтому среди казаков оказалось больше всего тех, чьи сердца загорелись надеждой, когда Гитлер напал на Советский Союз и, как казалось на первых порах, одерживает победу. Война представлялась им замечательной возможностью свергнуть коммунистический режим и восстановить прежнее положение казаков в России. Лидеры казаков вроде кубанского атамана Вячеслава Науменко (который в 1920 году был генерал-майором в белой армии) и донского атамана Петра Краснова сразу же предложили нацистам свои услуги. В то время они получили категорический отказ. Немецкая армия была тогда достаточно сильна и не нуждалась в помощи “славянских недочеловеков”. Но после Сталинградской битвы и последующих поражений немцы стали более терпимо относиться к этой возможности, надеясь с помощью казаков одержать верх над союзниками. В ноябре 1943 года они обещали казакам вернуть им их исконные земли. Четырьмя неделями позже Краснов и Науменко были назначены членами командования казачьими войсками в составе немецкой армии. Еще одним членом командования был назначен Т. И. Дома-нов, незадолго до этого произведенный в генералы. Доманов в отличие от остальных был представителем “новой эмиграции” — бывшим советским офицером, присоединившимся к немцам во время их вторжения и теперь отступавшим вместе с ними.
   Казаки питали привязанность к амуниции, принятой еще в царской России. Хотя их основная форма была немецкая, они носили высокие каракулевые папахи, высокие сапоги, бурки и огромные бороды или усы. На парадах солдаты носили длинные изогнутые сабли, а офицеры имели при себе изукрашенные драгоценностями инкрустированные кинжалы — фамильное оружие, переходящее от поколения к поколению в каждой казачьей семье. Когда казаки начали отступать, они тащили за собой обозы беженцев — женщин, детей, которые боялись оставаться на территории, куда должна была вступить Красная Армия.
   Несмотря на устарелое и громоздкое вооружение, казаки сражались яростно, но чем дальше от собственных территорий, тем сильнее у них нарастало чувство отчаяния. В конце войны казаки под командованием генерала Хельмута фон Паннвица были посланы в северную Югославию для борьбы с коммунистическими партизанскими отрядами Тито. Искусные наездники, они были больше приспособлены к горным условиям и действовали здесь более эффективно, чем моторизованные немецкие части, которые ими заменили. Это была жестокая борьба, без пощады с обеих сторон. Вскоре казаки снискали себе здесь печальную славу. Входя в деревню, в которой, по их мнению, укрывались партизаны, они огнем и мечом сравнивали ее с землей.
   Казаки утверждали, что эти сомнительные действия начались только после того, как они были вынуждены отойти от собственных территорий. Это произошло тогда, когда усилилось давление нацистской Германии на них и их шаткая автономия практически перестала существовать. Многие признаки деградации наметились после смерти атамана Павлова 17 июня 1944 года. Бывший офицер штаба Павлова Петр Донсков писал автору этих строк, обвиняя Краснова в подготовке убийства Павлова с целью завоевать доверие немцев и стать атаманом. Действительно, в последний год войны многие казачьи части оказались под прямым контролем СС.
   Одной из уступок министерства по восточным делам Альфреда Розенберга (Ostministerium) в эти месяцы затухания войны была передача казакам области в районе Толмеццо в Итальянских Альпах, в нескольких километрах от австрийской границы. Казаки должны были занять этот район и сделать его базой для своих военных действий.
   Потом казакам предстояло столкнуться с проблемой английской и американской армий, которые с боями продвигались по территории Италии. Английская армия в апреле 1945 года подходила к Толмеццо и итало-австрийской границе. Казаки носили немецкую форму и формально должны были принять бой, но решили не делать этого. Они боролись с Советским Союзом, а не с Англией и не с Америкой. Перед ними встал выбор — сдаться или отступить. В конце апреля походный атаман Доманов, заменивший в феврале атамана Краснова, отдал приказ об общей эвакуации. 30 апреля казаки погрузили все свое имущество на телеги и направились в сторону альпийского перевала Плоукенпасс, находившегося в нескольких километрах. На следующее утро их авангард вошел в Австрию, и в течение последующих дней все они расположились лагерем около двух австрийских деревень — Маутен и Кетчах.
   Конечно, англичан тревожило, что будут делать казаки дальше. В начале мая подполковник Малколм, командир восьмого батальона известного шотландского полка Аргайла и Сутерланда, получил приказ продвинуться к Лоренцаго, в тридцати километрах от Толмеццо, и “сделать это место опорным пунктом операций против казачьих отрядов”. Его бригадный генерал Джеффри Массон не знал, что казаки уже ушли в Австрию. Джек Бейтс, который в то время вел дневник 36-й пехотной бригады, отмечает, что их продвижение к австрийской границе не встретило никакого сопротивления и “напоминало мирную прогулку по прекрасным местам”. Они были приятно удивлены тем, что казаки решили не сопротивляться.
   8 мая в Толмеццо прибыла делегация казаков с сообщением, что они готовы сдаться на любых условиях.
   В своем отчете Бейтс пишет: “Преследуемые со всех сторон, потеряв всякую надежду на победу, они теперь столкнулись с перспективой быть возвращенными в Советский Союз как предатели”. Здесь он допускает крупную ошибку. Казаки меньше всего могли себе представить, что англичане выдадут их Красной Армии — смертельному врагу. Согласно воспоминаниям казачьего офицера Дмитрия Фролова, делегация с самого начала изложила свою точку зрения Массону и его сотрудникам: “Мы сказали, что мы казаки и всю жизнь посвятили борьбе против советской власти. Мы бились до последней капли крови. Но мы никогда не сражались с регулярными частями западных союзников, потому что англичан и американцев мы считаем своими друзьями”. Они были настолько плохо осведомлены о политической и военной ситуации того времени, что союз Англии и Америки со Сталиным действительно считали лишь уловкой, которая вскоре перестанет быть необходимой. Они действительно думали, что вскоре война перейдет в новую фазу — Запад против Советского Союза.
   Массон приказал казакам спуститься с гор и переправиться через реку по мосту около Обердраубурга, в нескольких километрах от Маутена. Здесь они вышли на шоссе, которое шло в западном направлении параллель но реке к городу Лиенц, расположенному в 15 километрах, и разбили лагерь в поле к востоку от города.
   Несмотря на хаос, они двигались к месту назначения быстро и расторопно и вскоре достигли цели.
   Согласно английским данным, к 16 мая в долине реки Дравы собралось 22009 домановских казаков: 15380 мужчин, 4193 женщины и 2436 детей. Еще несколько дальше к востоку английские солдаты охраняли 15-й казачий кавалерийский корпус генерала Хельмута фон Паннвица, сдавшийся в полном составе в количестве 18792 человек. Но в то время царила такая неразбериха, что к точности этих цифр следует относиться с осторожностью. Например, казачьи историки утверждают, что численность войск Доманова в Италии составляла 35 тысяч человек, на 13 тысяч больше, чем сообщают английские источники. Дело, очевидно, заключается в том, что много казаков осталось в Италии и после эвакуации, а другие рассеялись в разных направлениях во время похода через горы. Каждый день прибывали все новые массы людей.
   Через несколько дней командир корпуса Чарлз Китли получил требование от своего коллеги по ту сторону границы советского генерала Бузухова о выдаче всех казаков: женщин и детей наряду с военными и эмигрантами времен гражданской войны. Китли отправился на переговоры с Бузуховым и вернулся обеспокоенный тем, что, как он понял, от него будут требовать возвращения также и тех русских, на кого не распространялись условия Ялтинского соглашения *. Во время второй встречи на территории, занятой Красной Армией, обсуждались детали, и английским представителем был на сей раз бригадный генерал И. Трайон-Вилсон — один из сотрудников Китли.
   ...Первоначально выдача казаков из Лиенца была назначена на 31 мая, но была отложена на один день по требованию советских представителей, в чьих руках находилось уже 8500 человек. Депортация из долины Дравы началась ранним утром 1 июня. Лейтенант И. Б. Хетерингтон с отрядом королевских весткентцев прибыл в лагерь около Обердраубурга и обнаружил, что там не проделано никаких приготовлений к отправке. Он вызвал местного лидера казаков и велел ему подготовить своих людей. Казак отказался, добавив, что предпочитает быть расстрелянным, после чего два английских солдата силой втащили его в вагон. Потом Хетерингтон обнаружил большую группу казаков, “сбившихся в кучу в дальнем конце лагеря, причем люди, образующие первый круг, сцепились руками, чтобы не допустить проникновении в свои ряды английских солдат”.
   Лейтенант приказал солдатам примкнуть штыки, “чтобы вынудить казаков сдаться”, но реакция казаков на это была однозначна: они стали рвать на груди рубахи, предлагая солдатам колоть их штыками. Устное обращение к ним через переводчика вызвало только свист и насмешки. Тогда Хетерингтон решил прибегнуть к классической технике овладения толпой путем изъятия ее лидеров. Он велел своим солдатам “хватать наиболее активных”. Однако, докладывает он, “это было проще приказать, чем выполнить, ибо чтобы схватить одного казака, требовалось от четырех до шести человек”. Были пущены в ход ручки окопных лопаток, чтобы прорвать наружный круг и вытащить людей из толпы,— техника, которая “медленно, но верно вела к успеху”. После этого проблема возникла еще раз, когда группа казаков бросилась бежать и попыталась скрыться в лесу. Солдаты открыли огонь, и два казака были убиты. После этого погрузка продолжалась без затруднений, и еще один поезд с казаками отбыл к советской территории.
   Бывший казачий атаман Вячеслав Науменко называет 1 июня “днем, который вместе со словом “Лиенц” кровавыми буквами вписался в историю казачества”. Он предвидит, что “этот день на века останется в нашей памяти как день беспримерной жестокости и бесчеловечности, совершенных западными союзниками, и в частности руками британской армии, против беззащитного народа казаков на берегах реки Драва”. Но он не рассматривает эти события в общем контексте второй мировой войны и не сравнивает их с гораздо большим кошмаром, в который нацисты ввергли другие народы.
   Но казаки были людьми, и, хотя у них не было оснований требовать особой к себе лояльности, они имели право ожидать от армии, которая приняла их капитуляцию и рассматривала их как военнопленных, должного к себе отношения. С этой проблемой сталкивается каждый, изучающий ставшие теперь доступными британские документы по этому вопросу. Отчет Алекса Малколма начинается так: “I июня в 7.30 утра я и майор Дейвис пришли в лагерь Пегъец. В лагере я увидел большую толпу людей, численностью в несколько тысяч человек, образовавшую строгий квадрат. Женщины и дети — в центре, мужчины — по краям. В первом ряду на равных расстояниях друг от друга стояли мужчины, одетые в военную форму. В одном месте собралось 15 или 20 священников, одетых в облачения, державших иконы и хоругви. В 7.30 они начали богослужение, и вся толпа запела. Было ясно, что эта форма сопротивления была хорошо организована”.
   Малколм был прав. Накануне вечером священники решили собрать всех казаков для службы на лагерном плацу. Против этой идеи выступил старший священник Василий Григорьев, считавший, что следует избегать слишком большого скопления в одном месте. Он думал, что в этом случае солдатам будет проще собрать их и погрузить в машины. Но его переубедили. В 6.00 духовенство с крестным ходом вышло на лагерный плац. Началась литургия и молебен. По подсчетам Дейвиса, на площади, окруженной с трех сторон высоким деревянным забором, собралось не менее четырех тысяч человек.
   Дейвис через переводчика обратился к толпе и сказал, что время начинать погрузку. Он пишет, что “в результате его слов толпа лишь теснее сплотилась”. Он сказал, что дает им полчаса на молебен, а когда они истекли, дал еще полчаса. Но никаких признаков того, что духовенство собирается закончить молебен, не было. Тогда Дейвис понял, что “призывы начинать погрузку добровольно бесполезны и следует прибегнуть к насильственной эвакуации”.
   Дейвис описывает, как отделенная от общей толпы группа в 200 человек была погружена на грузовики:
   “Когда отдельные казаки, стоявшие в наружном кругу, были вырваны из толпы, остальные сбились в плотную кучу и под влиянием паники начали карабкаться друг на друга в судорожных усилиях уйти от солдат. В результате образовалась пирамида из истерически кричащих людей, затаптывавших других. Солдаты отчаянно пытались растащить эту массу и били прикладами и дубинками по рукам и ногам, чтобы спасти оказавшихся внизу”.
   Эта сцена произвела сильное впечатление на английских солдат. Дункан Макмиллан рассказывает: “Все казаки сбились в кучу, центр который поднялся выше человеческого роста”. Арчи Рид, ныне шотландский фермер, говорит: “Не солдаты давили их, они сами друг друга давили. Они налезали друг на друга, как овцы в тумане. Я думаю, что шестеро из них задохнулось”. Дейвис в своей докладной пишет, что все казаки из этой группы были погружены силой и что двое умерло от удушья.
   Дмитрий Фролов, присутствовавший при этой сцене, говорит: “Они бросали нас в грузовики, как мешки с картошкой. Я помню семнадцатилетнюю дочь сержанта Пастрюлина. Это была прекрасная девушка. Я видел, как ее перебрасывали через борт грузовика вниз головой. Потом я видел, как она стояла в грузовике, одной рукой держась за металлический прут, а другой — за голову, которой она сильно ударилась о дно грузовика”.
   Фролов увидел солдата, несшего на плечах к грузовику мальчика лет пяти. Мальчик в казачьей форме отчаянно извивался. Фролов пришел в ужас, потому что ему показалось, что это его сын Володя. Он опрометью бросился из толпы, но когда подбежал ближе, увидел, что ошибся — это был другой мальчик, лишь похожий на его сына. Он повернул назад, но был схвачен солдатами, которые потащили его к грузовикам, Фролова спасла группа молодых казаков, которые вырвались из толпы и освободили его. Потом они снова сомкнули руки, образовав цепь вокруг толпы, чтобы защитить ее от налетов солдат. Хватать женщин и маленьких детей и насильно грузить их в машины было проще. Часто это происходило на глазах отца семейства. Многие казаки выскакивали из толпы, чтобы спасти своих близких, и схватить их уже не представляло труда.
   Неудивительно, что этот кошмар привел многих казаков к мысли о самоубийстве. Фролов рассказывает: “Я вошел в лес и увидел несколько тел, висящих на деревьях”. Это подтверждается английскими солдатами, включая самого Дейвиса, и не остается сомнений, что ряд казаков покончили с собой таким образом. Самыми ужасными были самоубийства на мосту через Драву.
   Воспоминания об этой ужасной сцене особенно богаты подробностями. Тейсон видел, как солдаты на мосту бросались во все стороны, пытаясь создать из своих винтовок заслон, чтобы оттеснить людей. Дейвис рассказывает: “Я видел солдат, спасающих людей из воды при помощи шестов и веревок. Какой-то солдат набросил лассо на женщину и спас ее. Я видел, как он протянул руки и обнял ее. Он был в слезах”. Солдаты делали, что могли, но река, вздувшаяся от растаявшего снега, превратилась в стремительный поток. Солдатам удалось спасти не всех.
   Больше всего солдат потрясло то, что казаки не только сами бросались в воду, но бросали туда и своих детей. Один из таких случаев описывает эмигрантский писатель Федор Кубанский: “К обрыву подбежала молодая женщина с двумя малыми детьми. Секундное объятие матери, и одна девочка брошена ею в бездну водоворота. Другой ее ребенок, уцепившись за подол юбки, жалобно кричал: “Мама, не надо! Мама, я боюсь!” — “Не бойтесь! Я иду с вами!” — крикнула в ответ обезумевшая мать. Рывок, и второй ребенок полетел в стремительные воды Дравы. Затем она подняла руку для крестного знамения: “Господи, прими душу грешную”. И не донеся руку до левого плеча, прыгнула вслед за своими детьми. Грохочущий водоворот в тот же миг поглотил ее”.
   Столь эмоционально описанные сцены показывают всю глубину ужаса и религиозной истерии, которые охватили казаков в тот день. Жуткий и неожиданный поворот событий — исчезновение офицеров**, яростное нападение людей, которых они считали своими друзьями, молитвы и проповеди священников и всепоглощающий страх перед советской властью... Они знали, что хотя сами они будут, по всей вероятности, убиты или отправлены умирать в трудовые лагеря, дети их останутся живы. Их просто оторвут от родителей, отдадут в государственные детские дома и привьют марксистско-сталинскую идеологию. Они научатся ненавидеть

православие и отвергнут все то, за что боролись их отцы. Возбужденные массовой проповедью и верой в скорый конец, казаки находили это еще более невыносимым, чем физическое уничтожение. И логически, и эмоционально ситуация созрела для детоубийства. По подсчету генерала Науменко, двадцать или тридцать казаков убили своих детей. Может быть, их было не так уж много, но случаи эти явно имели место, и вероятно, их было не меньше десяти.

Самое страшное воспоминание Дейвиса, подтверждаемое многими другими свидетелями, было об одном казаке, застрелившем свою жену и троих детей, а потом застрелившем и себя. Дейвис нашел их около глубокой ямы: женщину и детей, лежавших рядом друг с другом, а напротив мужчину с пистолетом в руке. Дейвис говорит: “Кажется, в тот момент до меня дошел весь ужас происходящего, когда я увидел, что человек мог такое сделать”. Он вспоминает, как, глядя на -тела, он размышлял над тем, как этот казак мог убить сразу четверых. Собрал ли он их всех вместе, а потом быстро — одного за другим пристрелил их? Едва ли: это неизбежно вызвало бы панику и тела не лежали бы в таком порядке. Очевидно, пришел к заключению Дейвис, этот человек привел сюда первого ребенка, застрелил его, потом сходил за другим, застрелил и его и так далее, пока все четверо не оказались мертвыми и он не убедился, что никто из его семьи не попадет в руки советских властей.

Капитан Дж. В. Бейкер был офицером, присутствовавшим при выдаче. В первую неделю июня он каждый день получал пропуск в советскую зону и каждый день, незадолго до прибытия поезда из долины Дравы, он ездил по дороге через мост к Юнденбургу, чтобы доставить провизию казакам: “Поезд останавливался в стороне, и мы встречали его вместе с группой красноармейцев. У меня был список, по которому делалась перекличка пленных”.

Когда прибывал поезд, советские солдаты выстраивались вдоль него и у станции — по два человека около каждого вагона. Состав состоял обычно из 30—40 вагонов по тридцати человек в каждом вагоне. Звучала команда — и они отпирали замки и выпускали людей. Работа Бейкера заключалась в том, что он должен был пересчитывать людей, проверять по списку фамилии и выдавать соответствующее количество пайков. Он был не удовлетворен состоянием вагонов: “Поезда отправлялись поздно утром и прибывали в семь-восемь часов вечера. В вагонах были только маленькие окошечки для вентиляции, забранные решетками. В них находились мужчины, женщины и дети, но единственным предметом санитарного обслуживания было оцинкованное ведро.

Нередко в вагонах обнаруживали трупы. Я не могу назвать их число, потому что я не проверял каждый вагон в отдельности, но, по приблизительным подсчетам, могу сказать, что в каждом прибывающем поезде их бывало по семь-восемь. Один из казаков умудрился каким-то образом перерезать себе горло куском колючей проволоки. В других случаях они вешались на шарфах или веревке, скрученной из куска материи. Их товарищи по вагонам вполне могли не допустить этих самоубийств, но они, вероятно, думали: “Раз кто-то хочет покончить с собой, то, вероятно, это и есть лучший выход”.
   Обращались с пленными грубо, но не жестоко, по крайней мере в присутствии Бейкера: “Их толкали и пихали, но с их стороны не было ни попыток сопротивляться, ни борьбы, ни попытки убежать. Они полностью подчинились, покорившись своей судьбе”. Солдаты быстро собирали их в группы и уводили. Бейкер говорит: “Боюсь, что некоторых из них уводили не очень далеко. За станцией были деревья, рощица, и казалось, что их уводили за эту рощицу. Вскоре после этого раздавался ряд длинных автоматных очередей. Я не могу с определенностью утверждать, что там происходило, потому что я не видел стрельбы, но я уверен, что многих расстреливали на месте, не на самой станции, но где-то тут же, за лесом”.
   Солдаты, на долю которых выпала малоприятная задача сопровождать поезда с военнопленными на советскую территорию, испытывали к этому заданию острое отвращение. В самые первые дни ее выполнял 2-й батальон лондонских ирландских стрелков, вероятно, потому, что батальонное командование почему-то считало, что ирландцы больше пригодны для такого рода работы, чем англичане. Командир батальона подполковник, а позже генерал-майор Г. А. Бредин вспоминает, как он получил приказ о репатриации всех военнопленных и как он был удивлен, с какой горячностью казаки настаивали на том, что их возвращение в Советский Союз немыслимо. Сначала его солдат раздражали все эти отчаянные жалобы и страшные рассказы о том, что скорее всего ожидает казаков по возвращении. Бредин помнит, что некоторые солдаты советовали казакам не валять дурака и не преувеличивать.
   Бредин говорит: “В то время простому английскому солдату трудно было поверить, что такие вещи возможны. Но потом наши солдаты поехали в советскую зону в качестве охраны поезда, и только когда первые отряды вернулись обратно, мы услышали, что военнопленных уводят и расстреливают”.
   Лондонский ирландский батальон состоял из закаленных в боях, видавших виды солдат. В батальоне Бреди-на было 300 человек, награжденных орденом “Звезда Африки”, а 200 человек дважды были ранены в боях. “Во время войны они видели достаточно кровопролития, но только с приказами о выдаче казаков они не могли примириться”,— говорит Бредин. Он посовещался с подчиненными офицерами, которые подтвердили серьезность проблемы, так же как и несколько немецких пленных офицеров, которые раньше командовали отрядами казаков. В частности, он помнит, как один из них, прекрасно говоривший по-английски, сказал ему перед началом репатриации: “Я не знаю, понимаете ли вы, что как только эти казаки сойдут с поезда, их сразу же уничтожат”.
   Поэтому Бредин пошел к начальству и сказал, что положение серьезное и что его люди находятся на грани неповиновения. Начальство не стало особенно вдаваться в подробности и суть дела. Оно просто отозвало лондонский ирландский батальон и заменило его другим подразделением. Бредин объясняет это так: “Они, очевидно, подумали: попробуем использовать на это дело новичков. Дело в том, что через несколько дней от всего этого становилось невыносимо. Трудно было примириться с подобными вещами. Из-за этого, по-моему, они использовали каждую часть только в течение нескольких дней, а потом заменяли ее новой”.
   Оуэн Фремптон был еще одним британским офицером, который тоже был на грани того, чтобы взбунтоваться против приказа о насильственной репатриации казаков. Он был ответствен за состав, который подавался из Виллаха для посадки и перевозки казаков через границу советской зоны. Он вспоминает, как он впервые увидел поезд с казаками, но тогда он не обратил на него никакого внимания. Уж очень много людей разных национальностей передвигалось в различных направлениях. У него не было никаких причин видеть что-либо необычное в этом ничем не приметном поезде. Но когда поезд вернулся в Виллах пустым, Фремптон был потрясен: “Какой-то австрийский железнодорожный служащий подбежал ко мне и сказал, чтобы я пошел и посмотрел поезд. Я вошел в один из вагонов. Он выглядел как место какой-то бойни. Весь вагон был забрызган кровью. Это были общие вагоны, и я помню пятна крови вдоль прохода, где тащили тела между сиденьями и дальше по трем или четырем ступенькам. Уборные были абсолютно залиты, кровью, как будто эти люди специально запирались там, чтобы покончить с собой”.
   Как и Бредин, Фремптон говорил с несколькими солдатами из охраны состава. Они рассказали, что в нескольких стах метрах по ту сторону границы поезд остановили. Затем некоторых казаков, в основном офицеров, выволокли из поезда и расстреляли. Он слышал также, что казаки разбивали окна и резали себя кусками стекла. Он говорит: “Тогда я сразу же ушел с этой работы. Я пошел к полковнику и сказал ему, что не могу выполнять ее. Он устроил мне нагоняй, но не дал делу хода. Меня не отдали под трибунал. Они только заменили меня. Вот уже тридцать лет, как я рассказываю эту историю моим друзьям, и никто не верит мне. Я их в чем-то понимаю, потому что во все это было действительно трудно поверить. Но это было...”.
   Депортация продолжалась ежедневно, пока 7 июня генерал Китли не отрапортовал: “Выдача казаков полностью завершена, за исключением сопротивляющихся, которых осталось окружить, и больных, находящихся на излечении”.

* По этому соглашению репатриированы должны были быть только советские граждане. Остальным англичане обязаны были предоставить политическое убежище на Западе.
** Обманом офицерство, в составе более двух тысяч человек, было отделено от рядового казачества и отправлено в советскую зону несколькими днями ранее.

Видеоматериал ©Вести.ru  http://www.vesti.ru/rvideo.html?vid=112162
В австрийском Лиенце в эти дни вспоминают историю казаков. Местечко в Восточном Тироле выбрано не случайно, его называют не иначе как "казачьей Голгофой". 1 июня 1945 года - трагическая страница в истории уже послевоенной Европы. Англичане устроили насильственную репатриацию казаков, выступивших на стороне Германии во время войны. Советским властям тогда было выдано более 20 тысяч человек.
Михаилом Николаевичем Ворониным - как записано в паспорте матери - Михаель Райнер пробыл пять лет. До 1 июня 45-го. "Всех, кто были в лагере, окружили и стали сжимать к центру, на маленький пятачок. Началась давка, потом выстрелы, а дальше - у меня провал. Словно все стерто. И потом помню уже только следующий день, когда я оказался вот в этом доме", - вспоминает Михаель Райнер.
В копии свидетельства о ее крещении написано: "Родители расстреляны. Казачий ребенок". Ее примерную дату рождения определил доктор - по зубам. Фамилию "Вальдер" дал местный священник. "Сонечка" - так крикнула ей на прощание мать. Но об этом Соня Антония Вальдер узнала потом - от матери приемной. А тогда ей было 19 месяцев. "Я была больной и изможденной: вши, дизентерия. Моя мать, видно, отчаявшись, решила броситься со мной в реку с моста. Но в этот момент увидела поблизости фрау Ханзер, упала на колени и стала со слезами просить ее - та поняла, что речь шла обо мне. Вот так моя новая мама и пришла в тот день сюда, домой, с четвертым ребенком на руках", - рассказывает Соня Антония Вальдер.
Они видели друг друга первый и последний раз - на этом мосту. Вместе с полуживой девочкой Сонина мать отдала незнакомке золотое кольцо, кулон и серебряный медальон. "Это все мое приданное. Фрау Ханзер передала мне их, когда я стала постарше. Она сказала: "Это принадлежит только тебе", - говорит Соня Антония Вальдер.
Они пришли в Тироль через альпийский перевал Плёкен из северной Италии в самые последние дни войны. Около 30 тысяч человек. Огромный казачий обоз растянулся на всю долину. Здесь, в английской зоне оккупации, казаки думали, что будут в безопасности.
"По Ялтинским соглашениям союзники обязаны были выдать СССР только советских граждан. Здесь было много белых эмигрантов из Франции, Югославии, Германии - атаман Шкуро и генерал Краснов, например. Они не были гражданами СССР. Но Советы настаивали на выдаче казаков. Сталин видел в них особую угрозу", - подчеркивает граф Николай Толстой, писатель, историк, автор книги "Жертвы Ялты".
Около половины восьмого утра 1 июня английские солдаты окружили самый крупный казачий лагерь Пеггетц на берегу Дравы - около 4 тысяч человек.
Казаки уже знали, что их ждет. Они сцепились руками - как звенья цепи - и сели на землю. Это был акт пассивного, безоружного, но отчаянного сопротивления. Солдаты пустили в ходи приклады, потом штыки. Потом стали стрелять - по официальной английской версии поверх голов. Людей растаскивали и швыряли в стоявшие наготове военные грузовики. Те, кто смогли вырваться, бросились к реке. Тогда, в конце весеннего половодья, Драва была метра на два выше. А на этом месте был мост - его потом назвали "Казачьим", сегодня о нем напоминают только эти ступени и табличка. Несколько десятков человек бросились с моста в ледяную и стремительную горную реку. Они не надеялись выплыть. Они искали скорой гибели.
По британским документам, советским властям были выданы около 24 тысяч казаков - от мала до велика. Сито СМЕРШа, долгую дорогу через пол-Евразии и лагеря пережил только каждый третий.
"Военный священник Кеннет Тайсон, он тогда служил здесь капелланом, рассказывал мне потом, что к нему приходили солдаты, прошедшие Италию и Северную Африку. Они не могли сдержать слез. Им было стыдно. Они говорили: мы не для того воевали с нацистами, чтобы самим стать гестаповцами", - говорит Николай Толстой.
На маленьком кладбище возле Дравы три десятка могил. Чья рука сделала эти таблички, висевшие когда-то на первых, деревянных крестах, Соня не знает. Она хранит их дома, как семейные реликвии.
"Это особенная боль, которую я чувствую здесь. Может, здесь лежат и мои родители", - размышляет Соня Антония Вальдер.
Без родителей, без имени, без даты рождения, поначалу - без языка. Еще много лет их называли "казачий подкидыш".

Фоторепортаж ©Вести.ru  http://www.vesti.ru/search.html?q= &x=4&y=6#