Русская линия Андрей Кострюков 10.09.2010
Партия консерваторов в Болгарской Церкви и коммунистическая власть
К разоблачению одного укоренившегося мифа
Исторической науке известно немало мифов, которые настолько успешно занимают место в литературе, что со временем их начинают принимать за достоверные факты даже серьезные исследователи.
Один из таких мифов относится к «православно-патриотической» политике коммунистического руководства СССР во второй половине 1940-х годов. Широко распространен, в частности, рассказ о митрополите Ливанском Илии, якобы передавшем советским властям повеление Божией Матери прекратить гонения на Церковь. Исполнение воли Божией Матери, согласно легенде, стало причиной спасения СССР от неминуемого разгрома в годы войны. Частью этого мифа стали утверждения о крестном ходе вокруг блокадного Ленинграда, о массовом молебне для советских солдат во время сталинградской битвы. В некоторых изданиях можно встретить информацию о том, что большевики открыли 22 тысячи храмов и прочее[1]. Следствием этих преданий стали утверждения о возвращении к вере и даже о святости Иосифа Джугашвили (Сталина)[2].
Проблемой стало то, что подобные мифы начинают проникать в сочинения, претендующие на научность. Так, например, в дополнительном курсе по истории России О. Н. Яшиной, предназначенном для учителей образовательной школы, приводятся те же сведения[3]. Прискорбно, что рецензентами этого издания выступили профессор Государственной академии славянской культуры, а также наместник известного ставропигиального монастыря. То, что легенда о митрополите Илии, крестных ходах и молебнах не находит никаких документальных доказательств и не подтверждается участниками войны[4], любителей мифов, по-видимому, не останавливает.
Публикаторы непроверенных данных не обращают внимания и на тот факт, что гонения на Русскую Церковь были временно приостановлены только в 1943 г., когда в войне уже наступил перелом. В настоящее время историки сходятся на мнении, что ослабление гонений было связано с планами Джугашвили (Сталина) использовать Церковь в своей политической игре после завоевания Европы[5].
В действительности, несмотря на внешнее церковное благолепие, рассчитанное на иностранцев, политика коммунистической власти в отношении религии после 1943 года по своей сути осталась прежней.
На первый взгляд может показаться, что большевики пересмотрели отношение к Церкви и стали покровительствовать ей. Действительно, как можно объяснить, что в 1939 г. в Русской Церкви было менее 200 действующих храмов и ни одного монастыря, а в 1948 г. количество храмов возросло до 14,5 тысяч, а число монастырей увеличилось до ста[6]?
Однако эти цифры не покажутся столь значительными, если вспомнить, что до революции в Русской Церкви было 78 тысяч [/b]храмов и часовен, а также 1253 монастыря[7]. Кроме того, простой подсчет показывает, что храмов, открытых коммунистической властью в 1940-е годы, было намного меньше, чем храмов, закрытых той же самой властью в тот же период.
На самом деле количество приходов в Русской Церкви в 1939 – 1948 гг. увеличилось [b]за счет:
· присоединенных к СССР в 1939 г. западных областей (около 3 тысяч приходов)[8],
· открытых немцами на оккупированных территориях (около 9,5 тысяч приходов)[9],
· насильственно присоединенных к Русской Церкви из униатства в 1946 году (около 3 тысяч приходов)[10].
Несложно подсчитать, что количество приходов Русской Церкви после 1946 г. должно было составлять 15,5 тысяч, а не 14,5. Объясняется это несоответствие тем, что еще в годы войны, по мере изгнания германской армии из России, безбожные власти постепенно закрывали открытые немцами храмы и монастыри. Таких закрытых приходов к концу войны было около 2 тысяч[11].
Не будем спорить: храмы коммунистическая власть в 1940-е годы действительно открывала. Но таких, действительно открытых (а не вошедших в Русскую Церковь извне) храмов было чуть более 1 тысячи, а монастырей и вовсе единицы.
В результате, большая часть приходов и монастырей оказалась в западных регионах СССР – на Украине, в Белоруссии и Молдавии. В остальной части страны число храмов было очень невелико. Так, если в некоторых украинских областях число церквей доходило до 400 – 500, то в большинстве областей и автономных республик Сибири, Дальнего Востока и Поволжья количество храмов часто не превышало 2 – 4(едениц, а не тысяч). Чем дальше от Москвы к востоку, тем меньше церквей было в городах и селах[12].
Вскоре «подоспело» и новое гонение.
Хотя его признаки стали заметны еще в 1947 г., свой размах новая антицерковная кампания приобрела постепенно. 25 августа 1948 г. Священный Синод под давлением Совета по делам Русской Православной Церкви принял тяжелое решение о запрете крестных ходов из села в село, молебнов на полях, духовных концертов в храмах вне богослужений, недопустимости печатания в епархиях акафистов и посланий архиереев[13]. Вновь пошли по этапу священнослужители самых разных рангов и разных взглядов. В послевоенные годы в лагерях находились такие церковные деятели, как митрополит Нестор (Анисимов), архиепископ Мануил (Лемешевский), епископ Вениамин (Новицкий), будущий старец-архимандрит, а тогда приходской священник Иоанн Крестьянкин и многие другие. Невзирая на все «послабления», начиная с двадцатых годов и вплоть до 1954 г. в тюрьмах и лагерях пребывал святой епископ Афанасий (Сахаров). Начиная с середины 1948 г. и до смерти Джугашвили (Сталина) ни один храм официально открыт не был. При этом, закрытие церквей с 1949 г. приобрело масштабный характер, и до 1 января 1953 г. Русская Церковь лишилась 1055 храмов[14]. Из 104 монастырей, действовавших в 1946 г., к 1952 г. осталось только 62[15]. Вновь развернулась атеистическая пропаганда и, по справедливому замечанию современного исследователя И.А. Курляндского, именно в эти годы была заложена основа и подготовлены кадры для наступившей вскоре безбожной хрущевской вакханалии[16].
Однако физическое гонение на Церковь не было бы для неё столь страшным, если бы не вмешательство богоборческого государства в кадровую политику Церкви. Не твердость в православии и даже не патриотизм стали для государства принципом подбора церковных кадров, а верность большевистской политике «построения социализма», которая, как известно, не оставляла места для религии.
Заслуживает внимания факт, что в странах социалистического лагеря, находившихся в сфере влияния СССР, одним из принципов подбора церковных кадров стало враждебное отношение к России. И одним из ярких примеров тому является ситуация, сложившаяся в Болгарской Церкви в послевоенные годы.
+ + +
Вторая половина 1940-х годов была для Болгарской Церкви сложным периодом. Вскоре после прихода к власти коммунистов (сентябрь 1944 г.), реформаторские настроения, свойственные части болгарского духовенства, стали выражаться открыто и настойчиво.
Ситуация в Болгарской Церкви и до этого была далека от идеальной.
Даже достаточно либеральный протопресвитер Георгий Шавельский, прибыв в Болгарию в 1920-м году, был неприятно удивлен местным богослужебным укладом. В Болгарии не всегда и не везде совершалось всенощное бдение накануне воскресных дней, в Великий Четверг и в Великую Субботу не было принято причащаться, в службах не было той проникновенности и стройности, которые свойственны русскому богослужению. О. Георгий вспоминал, что богословский уровень духовенства также был невысоким. Один из выпускников семинарии, например, даже дослужившись до протоиерейского сана, на отпусте произносил: «Молитвами Успения Божией Матери… молитвами перенесения честных вериг ап[остола] Петра… молитвами усекновения главы Иоанна Крестителя». Редко кто из священников и даже архиереев мог безукоризненно читать по-церковнославянски. Были и вовсе шокирующие русских эмигрантов особенности, такие, как отсутствие обязательной исповеди перед причастием. «Самое причащение, – писал протопресвитер Г. Шавельский, – совершается без всякой торжественности, по окончании литургии; благодарственные молитвы для причастившихся не прочитываются <…> Когда я стал доказывать одному из видных болгарских богословов необходимость введения у них исповеди, он решительно заявил мне, что это невозможное дело, так как никто не решится открывать свои грехи священнику, который может рассказать о них другим… Для русского священника, умеющего хранить исповедные тайны, такое заявление не может не показаться удивительным и странным»[17].
Еще более вопиющий случай передавал со слов архиепископа Серафима (Соболева) протоиерей Всеволод Шпиллер. В своем письме митрополиту Григорию (Чукову) он писал, что архиепископ Серафим, находясь в одном из курортных городков, часто посещал там местный болгарский храм. «Владыка Серафим, – рассказывал протоиерей В. Шпиллер, – заметил, что священник не читает тайных молитв евхаристического канона, что выпускает молитву пресуществления Даров. Он подумал, что происходит это случайно, но несколько раз подряд повторялось одно и то же, пока Владыка, наконец, не обратил внимание служащего священника, что его евхаристия – не евхаристия. Оказалось, что священник вообще никогда эту молитву не читает и значение ее ему, собственно, неизвестно»[18].
Однако после 1944 года ситуация в Болгарской Церкви ещё более ухудшилась. Богослужение было значительно сокращено, в результате чего утреня и литургия вместе стали занимать 40 минут, а иногда и того меньше[19].
Со стороны священников-радикалов звучали предложения о превращении монастырей в социальные и культурно-просветительные учреждения, а в качестве образца для ученого монашества некоторые церковные деятели предлагали «просвещенный немецкий пасторат»[20]. Были среди болгарского духовенства и такие предложения, как второй и третий брак не только для овдовевших, но и для разводящихся священнослужителей[21].
Весьма прискорбным было то, что соблазнительные реформы поддерживались частью вышей иерархии Болгарской Церкви.
Уже осенью 1945 г. митрополит Варненский Иосиф выступил с заявлением о реформах в Православной Церкви. Митрополит заявил о необходимости перехода Болгарской Церкви на новый календарь, введения нового упрощенного богослужебного чина и упрощения внешнего вида священнослужителей («ему надо нарядить духовенство в немецкие сюртучки и английские пиджачки», – комментировал действия митрополита протоиерей Всеволод Шпиллер). Митрополита Иосифа поддержал митрополит Ловчанский Филарет, а также часть духовенства, среди которого, по словам протоиерея Всеволода, были как искренние сторонники реформ для блага Церкви, так и «все обритое, все снявшее уже рясы или снимающее их, духовенство, вполне оторвавшееся от верующей массы, и с ним много морально-опороченного элемента»[22].
На страницах газеты «Народный пастырь» митрополит Иосиф выступал за сокращение богослужений, замену церковно-славянского языка «народным» и т.д. Экзарх Болгарской Церкви митрополит Софийский Стефан в связи с этим писал Патриарху Алексию I, что митрополит Иосиф в своем рвении превзошёл даже российских живоцерковников[23].
Особое рвение в деле модернизации богослужения в своих епархиях проявляли митрополиты: Варненский Иосиф, Врачанский Паисий, Пловдивский Кирилл и Ловчанский Филарет[24].
Протоиерей В. Шпиллер писал, что после постепенного ухода в 1930-е годы старых иерархов, именно эти митрополиты стали активными проповедниками экуменизма и идей о сближении Болгарской Церкви с неправославными конфессиями.
Ситуация в Болгарской Церкви возмущала и главу русских приходов в Болгарии архиепископа Серафима (Соболева).
В своем докладе на имя Патриарха Алексия, датированном 18 июня 1947 г., архиепископ писал: «Некоторые из Болгарских митрополитов в прошлом году на заседании своего Собора высказывались в духе протестантизма за сокращение богослужений, за ослабление постов и даже великого поста, говоря, что все эти строгости тягостны для народа. Но никто из других иерархов этому не возражал. В этом году один из митрополитов напечатал статью, в которой требовал церковных реформ в модернистическом, протестантском смысле. Синод решил предать этого митрополита церковному суду. Но на официальном заседании, когда виновного стали обличать, он вместо покаяния стал несогласным с ним злословить. Дело окончилось ничем. И это понятно. Чтобы иметь не только каноническое, но и нравственное право судить своего собрата за уклонение в протестантизм, надо сначала самой высшей церковной власти быть непричастной этому греху. Но в действительности мы сего не наблюдаем»[25].
Экуменические контакты, в которых участвовали иерархи-модернисты, далеко выходили за очерченные канонами рамки. Имели место совместные молитвы некоторых болгарских священнослужителей не только с инославными, но даже с мусульманами и иудеями. Архиепископ Серафим в своем письме Патриарху Алексию возмущался тем, что архиереи Болгарской Церкви принимали участие в конгрессах болгар, перешедших в протестантство, причем на таких конгрессах прямо говорилось о необходимости протестантской пропаганды среди православных[26].
Представляется весьма интересным, что особенностью священнослужителей-модернистов было их прохладное, а иногда и враждебное отношение к Русской Церкви. По мнению протоиерея В. Шпиллера, связано это было с тем, что для православного мира она была образцом консерватизма, а потому желание реформировать болгарскую церковную жизнь неминуемо приводило модернистов к нападкам на Русскую Церковь. По словам протоиерея В. Шпиллера, наиболее сильно такими настроениями были заражены митрополиты Паисий и Кирилл[27].
Характерно, что митрополит Паисий, заняв Врачанскую кафедру, первым делом разогнал в своей епархии небольшой русский монастырь, состоявший из монахов-валаамцев, живших настоящей подвижнической жизнью[28].
Не терпели реформаторы и церковных традиций, пришедших из России. Одним из примеров такого тому стало отношение митрополита Кирилла к русскому протоиерею Д. Лашенову, служившему в юрисдикции Болгарской Церкви в с. Кораджово под Пловдивом. Протоиерей, имевший старообрядческие корни, расписал храм в стиле преподобного Андрея Рублёва. Росписи стали привлекать внимание и в храм стали специально приезжать даже издалека. Однако посетивший приход митрополит Кирилл был настолько возмущен росписью, что принародно обругал священника и лишил его жалования. Увольнение о. протоиерея не состоялось только из-за резкого противодействия прихожан, которые стали содержать любимого пастыря за свой счет, а также заявили митрополиту, что не примут никакого другого священнослужителя[29].
Другой характерный случай произошел в болгарской столице. Назначенный новой властью в кафедральный собор Святой Недели настоятель – К. Кожухаров, также не терпел русских богослужебных традиций. Во время одной из служб он публично обругал священника, допустившего русский элемент в богослужении[30].
Отношение к руководству Московского Патриархата со стороны модернистов также было враждебным. В 1943-м году, например, митрополит Филарет выступал против признания Патриарха Сергия Синодом Болгарской Церкви[31].
Такую позицию группа выдвинутых болгарскими коммунистами митрополитов занимала и по окончании войны. Незадолго до приезда в Болгарию Патриарха Алексия (1946 г.) все те же митрополиты Иосиф, Филарет и Кирилл подняли в Синоде вопрос об опасностях чрезмерного сближения с Московским Патриархатом[32].
Свои настроения болгарские архиереи-модернисты выражали и на государственном уровне. Так, митрополиты Паисий и Филарет в годы Второй мировой войны вели по радио антирусскую пропаганду, а митрополит Кирилл в 1943 г. заставлял подведомственное ему духовенство служить панихиду по погибшим под Сталинградом немецким солдатам, которые, как известно, в подавляющем большинстве своем не были православными[33]. Митрополиты Паисий, Иосиф, Кирилл и Филарет весьма активно сотрудничали с немцами[34]. Сотрудничество с гитлеровцами митрополита Иосифа было настолько плодотворным, что архиерей был даже награжден германским командованием специальным знаком отличия[35]. Очень важно, что коммунистическому руководству Болгарии об этом было хорошо известно, и митрополит Кирилл, после вступления в Болгарию советских войск, даже подвергся за свою деятельность кратковременному тюремному заключению[36]. Знали о взглядах болгарских иерархов-модернистов и в Совете по делам РПЦ при Совете министров СССР.
Протоиерей Всеволод Шпиллер отмечал интересную особенность. По его словам, если модернисты отличались враждебным отношением к московской церковной политике, то церковные консерваторы, наоборот, стремились налаживать более тесные связи с Русской Церковью.
Протоиерей В. Шпиллер отмечал, что партия консерваторов в Болгарской Церкви была создана архиепископом Серафимом (Соболевым)[37], который сам находился в юрисдикции Русской Церкви (сначала в ведении Зарубежного Синода, а потом в ведении Московской Патриархии). То, что наилучшие люди русофильского направления в Болгарской Церкви являются духовными чадами архиепископа Серафима, подтверждал и митрополит Григорий (Чуков), посетивший Болгарию в 1945 году[38].
То, что пример Русской Церкви должен быть востребован, руководство Болгарской Церкви, конечно же, осознавало. Во многом благодаря русским эмигрантам, исповедь стала возвращаться в болгарские храмы[39]. Приходило в порядок и богослужение. Так, например, с 1940 г., по договоренности между митрополитом Софийским Стефаном и архиепископом Серафимом (Соболевым), Болгарский Синод стал направлять в русский храм молодых диаконов для прохождения практики и приобретения навыков богослужения[40].
Неудивительно, что в годы Второй мировой войны именно «русская партия» в Болгарской Церкви стояла на стороне России. Сам архиепископ Серафим (Соболев), как известно, не благословлял русским эмигрантам вступать в создаваемые немцами вооруженные формирования для отправки на Восточный фронт[41]. Против вступления эмигрантов в немецкий охранный корпус выступал и ученик архиепископа Серафима архимандрит Пантелеимон (Старицкий)[42]. Архиепископ Серафим никогда не служил молебнов о победе Германии[43]. Более того, в Совете по делам Русской Православной Церкви имелась информация, что ученики архиепископа Серафима – епископ Левкийский Парфений и архимандрит Мефодий (Жерев), в годы Второй мировой войны поддерживали связи с болгарским антифашистским подпольем[44].
Таким образом, во второй половине 1940-х годов в Болгарской Церкви существовало две партии. Первая из них – партия антироссийски настроенных модернистов, совсем недавно поддерживавших Гитлера. Вторая – партия ориентированных на Русскую Церковь консерваторов, стоявших в годы войны на стороне России. От государственной власти Болгарии (и стоящего за ней СССР) напрямую зависело, какая из этих партий будет находиться во главе Церкви.
Выбор коммунистических властей не представляется удивительным – ставка была сделана на партию модернистов.
На руководящие посты в Болгарской Церкви в послевоенные годы стали выдвигаться архиереи, являвшиеся активными сторонниками церковных реформ.
После удаления на покой Экзарха Болгарской Церкви митрополита Стефана (сентябрь 1948 г.), иерархи-модернисты пришли к власти в Болгарской Церкви. Именно митрополиты Паисий, Кирилл, Иосиф и Филарет были введены в «малый совет Священного Синода». Руководитель дирекции исповеданий Дмитрий Илиев в связи с этим докладывал председателю совета министров Болгарии Василию Коларову: «Избрание и провозглашение Паисия, Кирилла, Иосифа и Филарета членами постоянного присутствия Св. Синода произошло с нашего ведома, выполняя Вашу инструкцию о таких случаях. Сейчас можно ожидать, что Болгарская православная церковь окажет ещё большее содействие правительству и Отечественному фронту в их усилиях по построению социализма в Болгарии»[45].
Как известно, впоследствии один из вышепоименованных иерархов – митрополит Кирилл стал Патриархом Болгарской Церкви.
Архиепископ Серафим (Соболев) в той ситуации старался приложить все силы к тому, чтобы не допустить в Болгарской Церкви отступничества.
В 1949 г. в органе Синода Болгарской Церкви – «Церковном вестнике» появилась статья архиепископа Серафима против экуменизма, церковного модернизма, второбрачия духовенства и принижения роли Синода в церковном управлении за счет выдвижения белого духовенства[46].
Архипастырь считал, что архиереи, выдвигаемые болгарским правительством, не станут препятствовать модернизму и в будущем создадут для Церкви большие проблемы. Видя происходящее в Болгарии, архиепископ Серафим писал Патриарху Алексию I: «Все митрополиты являются решительными последователями экуменизма, как до Московского совещания, так и после него… Если экуменическое разложение будет идти и впредь такими же шагами, то недалек тот день, когда вожди Болгарской Церкви приведут ее на радость врагов православия к полному духовному единению с создавшимся на Западе религиозным единством, которое в лице экуменизма ставит своею задачею поглощение всех поместных Православных Церквей и образование единой вселенской только не православной, а экуменической, т.е. еретической и масонской церкви, в чем и состоит сущность экуменизма»[47]. Святитель писал, что для оздоровления церковной жизни в Болгарии необходимо отстранять от управления Церковью симпатизирующих экуменизму архиереев, устранить от преподавания в богословских школах профессоров-модернистов, а на их место ставить священнослужителей, верных православию.
«Надо включить в число митрополитов Болгарской Церкви, – писал архиепископ Серафим, – таких иерархов, которые отличались бы преданностью Православной Церкви и могли бы вести борьбу с экуменизмом <…> Митрополитов же – Паисия, Кирилла, Иосифа и Филарета – совершенно беспринципиального, самого худшего из всех болгарских иерархов – удалить на покой». Архиепископ Серафим считал, что во главе Болгарской Церкви должны стоять представители консервативной партии, что необходимо выдвигать таких людей, как епископ Парфений, архимандрит Серафим (Алексиев) и архимандрит Мефодий (Жерев)[48].
Конечно, слова архиепископа Серафима ни на что не могли повлиять. Архиепископ, возможно, не до конца понимал, что назначение новых членов Синода является плодом советской государственной политики, а не свободным решением Церкви. Для коммунистической власти (как в СССР, так и в Болгарии) главным критерием для выдвижения того или иного иерарха была не твердость в догматах и не патриотизм, а готовность верно служить режиму. Кроме того, государству было выгодно держать на высших церковных постах иерархов с подмоченной репутацией, чтобы успешнее манипулировать ими.
Весьма прискорбно, что одновременно с выдвижением митрополитов-модернистов коммунистическая власть стала подвергать преследованиям сторонников «русской партии».
Наиболее серьезно пострадал за свои взгляды митрополит Неврокопский Борис (Разумов). Своих симпатий к Русской Церкви митрополит никогда не скрывал. После войны архипастырь выступил с предложением заселить Рыльский монастырь русскими монахами, чтобы поднять монашескую жизнь на высокий уровень. В качестве секретаря Синода митрополит попытался на практике провести это начинание, что было враждебно воспринято, как коммунистической властью, так и выдвигаемыми ей архиереями. «Опыт м[итрополита] Бориса Неврокопского, – писал протоиерей В. Шпиллер, – вызвал в Синоде целую бурю и "русофильство" м[итрополита] Бориса стоило ему тогда очень дорого»[49]. 8 ноября 1948 г. митрополит Борис был убит при странных обстоятельствах. Убийцей был расстриженный священник Илья Стаменов (Станев), который, по официальной версии, посещал митрополита с целью добиться восстановления в сане. Представляется весьма интересным, что за четыре года до трагедии, еще в конце войны, Стаменов был приговорен новой властью к расстрелу за содействие немцам и выдачу партизан, но почему-то избежал казни и находился на свободе[50].
Духовные чада архиепископа Серафима (Соболева), стремившиеся противостоять модернизму, такие как епископ Парфений и протосинкел Синода архимандрит Мефодий в конце 1940-х годов подвергались ожесточенной травле, как «реакционеры» и «фашисты». «Епископ Парфений стирается с лица земли! – писал протоиерей В. Шпиллер митрополиту Григорию (Чукову). – Кем и кем только не делают его, как только не клевещут»[51]. Власти не допустили назначения епископа Парфения на митрополичью Сливенскую кафедру[52]. Всю свою жизнь архипастырь оставался викарным епископом.
Очень важно, что обвинения учеников архиепископа Серафима в «фашизме» шли со стороны тех иерархов (Паисия, Кирилла, Филарета), которые сначала запятнали себя сотрудничеством с Гитлером, а потом и с режимом Джугашвили. Власти попустительствовали этой травле, прекрасно зная, что и епископ Парфений, и архимандрит Мефодий, в отличие от обвиняющих их синодальных митрополитов, в годы войны вели антифашистскую деятельность[53].
Конечно, «вина» епископа Парфения и архимандрита Мефодия была вовсе не в «фашизме», а в стремлении оградить Болгарскую Церковь от нововведений и не допустить ее духовного отрыва от Русской Церкви. Протоиерей Всеволод Шпиллер писал, что епископ Парфений и архимандрит Мефодий не реакционеры и тем более не фашисты, но они «в высшей степени ортодоксальны <…>. Верно и то, что они не коммунисты и никогда ими не будут. Но это клирики, это люди воспитанные в мистическом благоговении в отношении к Русской Церкви <…> Для них Русская Православная Церковь, для них Московская Патриархия является единственным во всем мире центром истинной веры»[54].
Наконец, надо добавить, что к самому архиепископу Серафиму (Соболеву) большевики никогда доверия не испытывали. Для них не играла роли ни пророссийская позиция, на которой стоял архипастырь в годы войны, ни признание им патриаршества Сергия (Страгородского). Недоверие к архиепископу Серафиму стало причиной того, что большевистская власть не позволила Патриарху Алексию I назначить его во Францию в 1948 году[55].
Таким образом, ситуация в кадровой церковной политике в Болгарии лишний раз подтверждает,что коммунистическая идеология являлась антиподом не только религии, но и русскому патриотизму. И как бы ни рядились в патриотические одежды коммунисты, их истинная сущность всегда проявлялась в моменты, когда ленинско-сталинская идеология сталкивалась с учением Христа и с любовью к России.
ИСТОЧНИК: Русская линия.
