В данной теме будем размешать документы и рассказы о действиях белой контрразведки.
Из документов белогвардейской контрразведки 1919 г.
Публикуемый ниже документ - не художественное произведение и не мемуары. Это - официальный отчет начальника Харьковского центра Разведывательного отделения Штаба Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. Однако читается этот документ, как настоящий детектив.
Автор отчета, полковник Двигубский, еще в начале 1918 г. руководил подпольной офицерской организацией в Харькове, затем возглавил отряд офицеров, пробившийся в марте 1918 г. к Добровольческой армии. По заданию контрразведки он через год был отправлен в Екатеринослав, несколько преданных ему подчиненных - в Харьков, для организации разведывательного центра. Очень скоро, благодаря своим личным качествам и компетентности, а также старым связям с советскими военспецами, он достиг весьма ответственных постов в Красной Армии и не без успеха влиял в нужном для белых направлении на действия большевистского руководства на Украине.
В отчёте приводятся интереснейшие сведения о белогвардейском подполье на Украине, о некоторых советских руководителях, оказавшихся под влиянием агентов контрразведки. Особый интерес представляет описание подготовки и проведения авантюристического по сути наступления красных на Румынию для поддержки советской Венгрии и проведения в жизнь идеи мировой революции.
Умело играя на ослеплённости большевистских вождей перспективой установления «власти пролетариата» во всём мире, используя их дилетантизм в области военного искусства, а также сложные отношения между отдельными функционерами новой власти, Двигубский всеми силами старался весной 1919 г. ослабить натиск советских войск на немногочисленные силы Добровольческой армии в Донецком бассейне. И это, в конечном счете, ему удалось.
С о в е р ш е н н о с е к р е т н о
ОТЧЕТ
О деятельности Харьковского разведывательного центра
Получив приказание образовать в Харькове Разведывательный центр, я к 1 апреля 1919 г. прибыл в Харьков вместе с прикомандированными к вверенному мне центру офицерами 4-го Кубанского пластунского батальона поручиком Скрипниковым, поручиком Шинкаренко, прапорщиком Рыбаком, юнкером Скрипниковым.
Ввиду необходимости вести разведку, получая сведения преимущественно из советских штабов, а с другой стороны – невозможности моего постоянного пребывания в Харькове, где меня знали как активного работника офицерской организации (начальника команды террористов) еще с 1918 г., а также как начальника отряда, составленного мною из харьковских офицеров, с которыми я пробивался в Добровольческую армию в марте 1918 г., я, согласно высказанному мною помощнику начальника Разведывательного отделения Генерального штаба полковнику Мельницкому предложению, отправился в город Екатеринослав в штаб 2-й Советской Украинской армии, оставив в Харькове группу офицеров под общим руководством штабс-капитана Сильникова, пополнив её харьковскими офицерами: штабс-капитаном Бедным, получившим от меня приказание поступить на советскую службу, штабс-капитаном Чепуриным, вольноопределяющимся Порингом, В.Егоровым и П.Егоровым. Прибыв в штаб 2-й Советской Украинской армии, я обратился к командующему армией штабс-капитану Скачко с требованием принять меня в штаб армии. Штабс-капитан Скачко, бывший адъютант 131-го Тираспольского полка, тип мелкого авантюриста, примазывающегося ко всякой господствующий партии из-за денег и возможности повластвовать. Лично я его знал по офицерскому исполнительному комитету 12-й армии. Во время июльского выступления большевиков я вместе с ним на броневике брал Петропавловскую крепость, причем Скачко присутствовал как представитель исполнительного комитета. Не имея возможности меня арестовать из боязни, что я выдам его антисоветское прошлое, он поневоле принял меня в штаб на должность секретаря для особых поручений, поручив при этом своему личному секретарю Ахтемьеву (бывшему гвардейскому офицеру) следить за каждым моим шагом.
Вместе со Скачко, не отпускавшим меня из-под своего наблюдения, я совершил поездку в Одесский округ и в Крым, собирая при этом сведения разведывательного характера. В Крыму Скачко через Ахметьева пытался отправить меня на тот свет, но благодаря болтливости начоперода 2-й армии Грауга, напившегося пьяным, мне удалось этого избежать.
Прибыв со Скачко в Екатеринослав, я 26 апреля послал поручика Шинкаренко с очередным донесением в Штаб Главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России и выехал в Харьков для руководства работой центра. Ввиду крайне тяжелого положения Донецкого бассейна, я всеми силами старался отвлечь внимание большевиков от него, с каковою целью в советской прессе работниками Центра помещались статьи, в которых трубилось о необходимости спасения Советской Венгрии, о походе против западных империалистов, о необходимости наступления на Румынию и Польшу и о выходе на мировую арену. В этом отношении огромную помощь оказывал Центру ныне расстрелянный капитан Плакса-Жданович.
Кроме того, Центром печатались шапирографным способом прокламации против объявляемой мобилизации и распространялись среди собирающихся у комендатуры и воинского начальника мобилизованных. Настроенные антисоветски, мобилизованные отказывались идти по казармам, вследствие чего большевики вынуждены были выслать броневик, курсантов и кавалерию. После пулеметного расстрела мобилизованные разбежались, а вечером на вокзале комендантской ротой и отрядом железнодорожной ЧК были пойманы до 300 мобилизованных, стремящихся разъехаться по домам.
Одновременно с этим 3 апреля Центр пытался поднять восстание в караульном полку, где штабс–капитаном Чепуриным и поступившими в караульный полк штабс–капитаном Бедным и поручиком Беляевым были распространены прокламации с призывом не подчиняться комиссародержавию и жидовским чрезвычайным комиссарам, создавшим кошмарные застенки, и требовать отправки сидящих в тылу комиссаров на фронт. После непродолжительного пулемётного обстрела караульный полк сдался, причем поручик Беляев и штабс–капитан Чепурин были арестованы. Обвинение против поручика Беляева было в бездействии власти, и он, просидев почти два месяца, был освобожден за три дня до прихода Добровольческой армии в Харьков. Что же касается штабс–капитана Чепурина, то против него было возбуждено обвинение в том, что он является белогвардейским агентом, распространяющим с целью поднятия вооруженного восстания прокламации. Его дело было передано в Особый отдел при Окрвоенкоме и, безусловно, грозило расстрелом. Ввиду серьезности обвинения офицерами Центра был устроен его побег, причем штабс–капитану Чепурину пришлось выброситься со второго этажа дома предварительного заключения по Бузуглому переулку. При падении он сильно разбился, но по выздоровлении с конца апреля продолжал принимать деятельное участие в работе Центра.
Кроме этой работы мною была организована в Харьковской почтово-телеграфной конторе под руководством вольноопределяющегося Поринга и моей сестры Евгении Двигубской группа телеграфных чиновников, находящихся в непосредственном подчинении Харьковского Центра. Вследствие отсутствия телеграфных агентов в штабах часть из них была взята в штабы и управления и разъехались по всей Украине. Они, естественно, создали целую телеграфную сеть, находящуюся в распоряжении Центра и оказавшую ему незаменимую услугу в деле связи, а в последнее время даже отдания ложных приказов советским частям.
Прибыв 1 мая снова в Екатеринослав, я пошел на доклад к командующему Украинским фронтом Антонову, заинтересовавшемуся операциями на Маныче. Я был представлен ему по моему настоянию командармом-2 Украины Скачко как подполковник Захаров, отлично знающий положение на Южном фронте, в особенности на Царицынском направлении. Антонов приказал мне представить ему письменный доклад с указанием причин неудач советских войск, оперировавших на Манычском направлении… От этого доклада Антонов пришел в дикий восторг. Дело в том, что при борьбе комиссаров друг с другом, при их бесконечных интригах мой доклад, названный Антоновым «обвинительным актом» командующему Южным фронтом Гиттису, дал огромный козырь Антонову в той постоянной борьбе, которую ведут друг с другом «команукр» и «командюг». С этим докладом Антонов помчался к Троцкому и заявил Скачко, что он берет меня в свой штаб. Скачко отчасти обрадовался возможности избавиться от меня, но все же предупредил Антонова, что за мной необходимо вести основательное наблюдение.
Прибыв в Киев вместе с Антоновым, которому я по дороге высказал свое мнение о необходимости и легкости наступления на Румынию с целью соединения с Советской Венгрией, я получил приказание от Антонова разработать план наступления на Румынию, что и было мною исполнено. Этот план наступления имел не столько оперативную ценность, сколько содержал в себе смелые удары по тылам румынских частей и красивые рассуждения о мировой революции и красном пожаре на Балканах. Эффектный с внешней стороны, он, естественно, был принят Антоновым и мне была поручена детальная подготовка и разработка операции.
Для наступления на Румынию им (Антоновым-Овсеенко – ред.) была оставлена Особая кавалерийская бригада Крюковсого, получившая уже приказание отправиться в Донецкий бассейн. Сознавая всю важность появления на Донецком бассейне против малочисленных и разбросанных по станциям железной дороги добровольцев советской кавалерии, я всеми силами отстаивал перед Антоновым необходимость присутствия ее на Западном фронте и участия в Румынской операции.
6 мая согласно приказанию Антонова я выехал в Дубоссары для руководства наступлением 1-й Бессарабской дивизии, Телегульского, Балтского, Приднепровских пехотных полков, Одесского кавалерийского дивизиона и Туземского конного полка. На рассвете 7 мая части Телегульского полка после небольшого артиллерийского обстрела правого берега Днестра переправились через реку и стали преследовать почти не принявших боя французов и румын. Вслед за ними переправились прочие части, занявшие к вечеру Криуляны. Единственными, оказавшими сопротивление были румынские части 5-го корпуса 10-й дивизии. Занимавшие этот участок французские части бросали оружие и бежали, не оказывая сопротивления, частью сдаваясь в плен.
9 мая красные части подошли на 12 верст к Кишиневу, но мне было приказано обрушиться главными силами на станцию Мирена с целью перерезать железную дорогу Кишинев-Бендеры, что и было выполнено. Для взятия Бендер было выделено 600 человек, которые вопреки всякому моему ожиданию овладели крепостью, взяв в плен около 100 французов. Впоследствии эти пленные были отправлены в Одессу в Комиссию иностранной пропаганды и принимали участие в успокоении поднявшегося среди Одесского гарнизона в 20-х числах мая восстания.
Боясь овладеть Кишиневом, могущим дать большое пополнение в борьбе с румынами большевикам, я двинулся на Былот, Резены, и атаковал станцию Злотий в то время, когда со станции Лейпцигской через нее проходили греческие и румынские части, направлявшиеся для выручки Бендер. Неожиданное появление свежих, довольно боевых войск, большие потери при неудачной атаке станции, подействовали угнетающе на красные части, успевшие нагрузиться награбленным имуществом, в результате чего красноармейцы, стремившиеся скорее вернуться домой, вышли из повиновения командованию и потребовали немедленной отправки домой. Взятие Бендер обратно румынами и бегство оттуда наиболее боеспособных элементов – бессарабцев – завершили начатое разложение.
Несмотря на настояние политкома группы тов. Рытова, я донес в штаб 3 – й Укрармии о невозможности дальше продолжать боевые действия ввиду разложения частей, и, перейдя железную дорогу мимо станции Залит, вывел банды большевиков к Тавручанам и приказал переправляться через Днестр против села Глиное в целях вернуться обратно. Из Балты я донес обо всем происшедшем Антонову, указывая на причину неудач - разложение частей, отсутствие дисциплины и недостаточную работу политкомов, не сумевших удержать массы от грабежей.
После этого я выехал в Каменец-Подольск. Отступающие же советские части бродили на том берегу Днестра еще четыре дня, пока франко-румынские войска собрались с силами, чтобы выбросить совершенно небоеспособные красные части за пределы Бессарабии.
Проезжая в Каменец-Подольск, я 28 мая застал на станции Жмеринка поезд Антонова, которому и сделал подробный доклад о неудачной Румынской операции.
Антонов мне заявил, что все эти неудачи - пустяки в сравнении с теми победами, какие достигнуты дипломатическим путем. Дело в том, что в Киев прибыла делегация от Галицийского временного правительства, которая заявила Антонову следующее. Ввиду того, что согласно постановлению Мирной Международной конференции Галиция должна быть разделена на три части (север со Львовом и Стрыем должен отойти к Польше, юг - к Румынии, а Марморош-Сигет и запад Галиции - к Чехо-Словакии) Галицийское временное правительство решило обратиться к УССР с предложением передать все галицийские войска в расположение командования Украинской республики для борьбы с поляками, чехо-славаками и румынами при условии невмешательства Украинской республики во внутренние галицийские дела. Кроме того, в распоряжение советского командования поступало 6 тыс. вагонов, груженых артиллерией, пулеметами, винтовками, снарядами, патронами и проч. из числа вывезенных с Украины при отступлении петлюровцев и расположенных преимущественно Тарнопольском уезде и по линии Тарнополь-Волочиск. Численность галицийской армии делегацией исчислялось в 80000 штыков. Это имущество было осмотрено спешно выехавшим в Тарнополь командиром 2-й бригады 2-й Украинской советской дивизии Шмидтом, ожидавшим в Тарнополе приезда Антонова с возвращавшейся делегацией.
Из Проскурова Антонов выехал в Волочиск. Галицийская делегация отправилась в Тарнополь и должна была вернуться в Волочиск с ответом правительства к 12 часам 29 мая.
Прибыв 29 мая в Каменец-Подольск, я с частями Бессарабской бригады, 4-й пограничной бригады, Волынской пограничной бригады, Подольской пограничной бригады и Северной пограничной бригады (ныне они расформированы) в 8 часов утра приступил к форсированию Днестра в районе железнодорожного моста по линии Каменец-Ларга. К этому времени демаркационная линия с Галицией проходила не по линии реки Збруч ввиду неудобства занятия позиции на левом берегу Збруча, а в версте восточнее реки Жванец.
Сбив румынское сторожевое охранение в районе петель, образуемых Днестром, и перебросив на тот берег на лодках часть Иванецкого отряда, я одновременно произвел разведку в восточном направлении от Жванца на левом берегу Днестра, где дозоры советских войск были обстреляны галицийскими петлюровскими частями, причем кавалерийский разъезд петлюровцев, преследуя дозоры, дошел до развилки старого турецкого замка, что на дороге от Каменца на Устье. Заняв развалины, этот разъезд численностью до 20 коней начал обстреливать ружейным и пулеметным огнем обозные бригады.
Немедленно послал донесение Антонову о том, что петлюровско-галицийские части крупными силами перешли в тыл переправляющимся частями, что при дальнейшем продвижении в глубь Бессарабии я рискую быть отрезанным от переправ и что при таком положении прежде всего необходимо обеспечить тыл, а потом уже развивать наступление. Поэтому я, отдав приказание переправившимся частями закрепиться на перешейках полуостровов, образуемых течением Днестра, главными силами перехожу в наступление против ударивших мне в тыл петлюровского-галицийских частей с целью отбросить их к первоначальному положению.
Отбросив петлюровцев за реку Жванец, я начал продвижение к реке Збручу, где наткнулся на упорное сопротивление галицийских войск, пытавшихся охватить мой правый фланг со стороны Рыхты. Сообщив о тяжелом положении, в котором находились мои части, я просил поддержать меня переходом в наступление на северных участках, что и было выполнено военкомом Каменца Железновым, перешедшим в наступление со стороны Каменца на Гуково. Под давлением этого отряда противник отошел на Збруч, но «ввиду непрекращавшихся попыток к переходу снова в наступление» (как я донес Антонову) я перешел Збруч и к вечеру занял Борщев. Это наступление вызвало оживленную перестрелку по всему фронту, причем под Волочиском петлюровские части, вообще бывшие не в ладах с англичанами, не пускавшими их в Галицию и предоставившими им лишь восьмиверстную пограничную полосу, перешли в наступление на красные кордонные части, бежавшие вместе с Антоновым, ожидавшим возвращения делегации.
Взбешенный этим наступлением Антонов послал парламентера с предложением явиться в Проскуров не позже 12 ч дня 30 мая представителям Галицийского правительства, причем, в случае их неявки считает переговоры прерванными. До 13 часов дня 30 мая я продолжал еще боевые действия, причем мои разведки проходили до Пробужна. Тем временем под давлением частей 9-й румынской дивизии, переправившейся через Днестр, красные части были оттеснены обратно. Вернувшись в Киев, я узнал о прекращении переговоров с галичанами ввиду не прибытия галицийских парламентеров и о том, что польские войска разоружают уставших от войны галичан, распуская их по домам и мобилизуя городское польское население, создают в городах Галиции надежные гарнизоны. Петлюровские части, за исключением атамана Оскилко, перешедшего на сторону поляков, попав в тиски, перешли в наступление на красные части, вылившееся в занятие района Могилев-Подольский, Проскуров-Изяславль.
4 июня вместе с Антоновым отбыл в Харьков. В Харькове я сделал доклад по поводу наступления на Румынию лично Троцкому, в котором указал, что главной причиной неудач на румынском фронте является отсутствие дисциплинированной Красной армии, а есть лишь грабящие народ банды, что Галицийскую операцию провалил из-за своего самолюбия Антонов, желавший разыграть из себя Наполеона, что неудачи на Донском бассейне вызваны неумелым руководством Антонова, «партизанствующего» и не признающего военных специалистов, и партизанщиной батьки Махно. Троцкий сказал мне, что считает наиболее опасным врагом Совдепии Добровольческую армию, против которой оперирует преимущественно Украинская армия, представляющая собой партизанские банды. Он решил в этот приезд на Южный фронт покончить с партизанщиной, для чего убрать Антонова.
В Харькове я узнал, что ГубЧК арестован прапорщик Рыбак по доносу одного его знакомого, проследившего за ним, и что ему предъявлено обвинение в том, что он – офицер Добровольческой армии, собиравший сведения о советских войсках и подготавливавшийся к отъезду в Екатеринодар. Никаких документов, уличающих его в принадлежности к Добровольческой армии, при нем не найдено. Им был представлен мандат об организации разведывательного отделения 2-й Украинской армии, приготовленный мною следующим способом.
Находясь в штабе армии и постоянно заходя в разведывательное отделение, я приготовил несколько чистых бланков с печатями и штампами отделения, а из исходящего журнала выписывал фамилии советских агентов–разведчиков и номера их удостоверений. Отправляя офицеров Центра с донесениями в Екатеринодар, я выдавал им точную копию выданного уже советскому агенту удостоверения. В случае недоразумения, как это было с поручиком Шинкаренко, он обыкновенно запрашивал по телефону штаб 2-й армии, прося подтвердить подлинность выданного удостоверения. Прапорщик Рыбак, предъявивший им удостоверения на прохождение фронта и не имевший возможности указать, где он жил и чем занимался по эту сторону фронта, вынужден был сказать, что он только что вернулся из командировки.
Через подкупленного часового в Чрезвычайке я получил от Рыбака записку, в которой он сообщал все свои показания на допросах. Несмотря на крайнюю неправдоподобность его показаний, он продолжал настаивать на своем. Тогда к нему стали приводить неведомых типов, очевидно, содержавшихся в Чрезвычайке, которые начали давать самые нелепые показания, обвиняя прапорщика Рыбака в принадлежности к добровольческим организациям. Передав прапорщику Рыбаку записку с указанием, что он должен говорить на допросах, я направился в Чрезвычайку и потребовал от имени Антонова освободить Рыбака.
После долгих пререканий с председателем ЧК тов. Поком и его помощником тов. Циклисом мне было предложено дать письменные показания по этому делу. Сообщив им все, что я послал прапорщику Рыбаку, я потребовал допроса Рыбака, причем, если показания совпадут, Пок обещал мне освободить Рыбка, передав мне его на поруки. Конечно, прапорщик Рыбак подтвердил все сказанное мною и должен был быть освобожден. Но в это время один из агентов ЧК узнал меня и сообщил об этом тов. Поку. Который немедленно распорядился арестовать меня. Я, достав револьвер, обрушился на Пока с обвинительной речью, называя его сумасшедшим, фанатиком, хватающим своих работников и только мешающим общему делу революции. Отдать револьвер я отказался, заявив, что легче от меня получить одну пулю в лоб, чем весь револьвер, и что вечером мне предстоит делать доклад Троцкому. Тогда Покровский и Циклис, усадив меня в автомобиль и поместившись с обеих сторон с направленными в меня револьверами, доставили меня на вокзал в поезд Антонова.
Антонов, вообще не любивший чрезвычаек, называя их чересчурками, подтвердил, что моя фамилия Захаров, что никогда полковником Добровольческой армии Двигубским я не был, и, несмотря на все уверения Пока и Циклиса, потребовал немедленного освобождения прапорщика Рыбака и доставки его на поезд для доклада разведывательного характера.
Уходя, Циклис, взбешенный неудачей сказал мне: «мы дурные, но хитрые; посмотрим, кто окажется хитрее». На что я ответил, что уверен в том, что может быть не скоро, но все же мне, а не ему придется смеяться последним. Сверившись по телефону об освобождении Рыбака, Антонов, не ожидая прибытия в поезд Рыбака, отъехал в Киев.
Во время моего пребывания в Харькове я передал Польской организации, связь с которой я поддерживал еще с 1918 г., очень ценные сведения разведывательного характера о положении на Западном фронте, численности войск и политическом настроении на Украине.
Прибыв в Киев в поезде Антонова, причем с собою я взял поручика Скрипникова, пребывание которого стало опасным ввиду приказа ЧК об его аресте как жившего в одной квартире с Рыбаком и принадлежавшего к той же организации, я выбрал из разведывательного отделения все сведения о Добровольческой армии, уже имевшиеся в штабе, и на основании их приготовил доклад, который в последствии был передан Рыбаку, прибывшему в Киев через два дня.
В этом докладе были указаны названия частей из числа имевшихся в разведывательном отделении сведений, ближайшие же задачи Добровольческой армии были указаны совершенно ложные. Так, об операции на Донецком фронте говорилось, что генерал Кутепов, командующий Каспийско-Астраханско-Царицынским фронтом, получил приказание по овладению Царицыном не переходить Волги, а закрепиться по линии реки на правом берегу и, укрепив водораздел Дона и Волги, стать на Дону, отнюдь не переходя на его левый берег. Что касается операции на Донецком фронте, то в докладе сообщалось, что Добровольческий корпус получил задачу выдвинуться на линию Гришино-Константиновка-Бахмут-с. Крымское, не переходя через нее главными силами, выдвинув кавалерийское сторожевое охранение на линию Славянск-Лиман-Кременное-Старобельск. Дальнейшее наступление на Харьков предприниматься не должно ввиду малочисленности частей Добровольческой армии.
Приехав в Киев, Рыбак подал мой доклад Антонову за своею подписью (под фамилией Якубенко), почти одновременно в штабе Укрфронта было получено из штаба 2-й армии подтверждение, что тов. Якубенко действительно был командирован 9 мая в расположение и приезд его ожидается на днях. В Киеве я должен был встретиться с представителями польской разведки, поддерживающим связь с Киевским центром. Накануне, просматривая бумаги в штабе Укрфронта, я наткнулся на документ, из которого было ясно, что польская разведка, по крайней мере некоторые ее члены, поддерживают связь с советской контрразведкой. Доказательством этого служили приложенные к этому документу все те сведения о советских войсках, которые я дал Харьковской польской организации.
Прибыв на следующий день на квартиру, где должно было состояться свидание с польскими представителями, подвергся нападению двенадцати красноармейцев, окруживших дом. Отстреливаясь, я бежал, причем пришлось выпрыгнуть в окно почти с 3 этажа.
В тот же день я был вызван по прямому проводу вольноопределяющимся Порингом, сообщившим мне, что 29 мая арестован в Харькове Лапенис, живший в последнее время под фамилией Лосева, и моя сестра, что положение организации крайне тяжелое и что необходим мой приезд. Ответив ему по заранее выработанному коду, что со всеми распоряжениями я пришлю прапорщика Рыбака, я отправил его с очередным донесением в Екатеринодар через Харьков, сказав начальнику разведывательного отделения тов. Прозорову, что отправляю его во 2-ю Украинскую Советскую армию, и дал ему одного немца и одного китайца из интернационального полка провожатыми с приказанием не отдавать его Циклису и Поку, если последними будут снова сделаны попытки его ареста.
1-го июня в 10 с половиной часов вечера я получил вызов к прямому проводу от Поринга, причем последний сообщил мне, что при аресте моей сестры были взяты мои фотографические карточки, что мое дело уже закончено, что в Киев выехал тов. Циклис для доклада Антонову и для производства моего ареста и что мои фотографические карточки заказаны в ста экземплярах на случай рассылки по комендантам железнодорожных станций. Поезд, с которым ехал Циклис, должен был прибыть в Киев в 12 часов ночи.
Приготовив себе и поручику Скрипникову документы, по которым мы командировались с секретным поручением секретного характера в г. Харьков и ст. Лозовую, мы под фамилиями Радзевича и Серебрякова, а потом переменив их в Полтаве на Бирюкова и Соколова, прибыли в Харьков 2 июня, благополучно миновав допрашивавших о цели нашего приезда комиссаров Люботинской кордонной стражи.
Ввиду невозможности пребывания в Харькове на квартирах, т.к. четырнадцать квартир, имевшихся в распоряжении Центра, были раскрыты большевиками и на каждой из них уже сидели караулившие каждого приходящего часовые, я решил создать небольшой оперативный штаб из поручика Скрипникова, штабс-капитана Чапурина, штабс-капитана Хмелевского и вольноопределяющегося Поринга и, поместившись в одной из оранжерей харьковских садоводов, оттуда руководил дальнейшей работой Центра, направленной на разработку плана и подготовку захвата города внутренним вооруженным выступлением.
В этот период красный террор достиг апогея. На улицах ловили ни в чем не повинных прохожих и только некоторых доводили до чрезвычаек, большинство же расстреливалось на месте. Попавшие в Чрезвычайку подвергались жестоким пыткам с целью выпытать сведения о Харьковской Добровольческой организации, не чувствовать работу которой они не могли.
Что же касается поручика Лапениса, то ему было предъявлено обвинение в том, что он состоял агентом Добровольческой организации в Харькове и выполнял все поручения этого центра.
Моей сестре, Евгении Двигубской, были предъявлены следующие обвинения: 1. Ее брат полковник Двигубский является начальником Харьковского Добровольческого пункта. 2. Ее квартира служила местом сбора приезжающих отправляющихся на Дон офицеров, которых она снабжала подложными паспортами. 3. Почтовый ящик № 334, записанный на ее имя, служил условным адресатом офицерской организации. 4. В ее распоряжении находилась типография, в которой печатались Добровольнические воззвания.
Допросы ее и поручика Лапениса сопровождались избиениями, причем ввиду полного отрицания вины поручику Лапенису загоняли под ногти гвозди и вырывали зубы, ее же несколько раз выводили на расстрел. Причем солдатам Чрезвычайки был отдан приказ зарядить винтовки на четыре патрона, утопив все под зуб отсечки отражателя, вследствие чего при залпе выстрелов не получалось. Сославшись на осечки, комендант ЧК тов. Судаков, обычно проделывавший эту процедуру, откладывал расстрел до следующего дня.
В день подготовки выступления были сделаны следующие меры. В первую очередь я объединил все организации антибольшевистского характера. Таковых организаций насчитывалось до десяти кроме нескольких офицерских, группировавшихся по районам, из которых самой крупной была организация поручика Куликова, занимавшаяся преимущественно печатанием прокламаций и их распространением. После ареста поручика Куликова, попавшегося на Сумской улице при разброске прокламаций, эта группа активной работы в Центре почти не принимала.
Кроме этих организаций, в Харькове была еще студенческая группа под командой студента Пинкертона, занимавшаяся преимущественно печатанием на шапирографе воззваний, прокламаций и приказов Центра. Работа той группы сильно тормозилась отсутствием в моем распоряжении денег, что ставило иногда Центр в безвыходное положение. Собрать же деньги путем обращения к местным капиталистам не представлялось возможным, отчасти из-за боязни.
Среди милиционеров города Харькова также существовала организация, насчитывавшая до 260 человек, но благодаря антисемитскому настроению милиционеров, при выступлении они наверняка увлеклись бы еврейским погромом, что грозило кроме столкновений с хорошо вооруженными еврейскими дружинами объединением интеллигенции против Центра.
Что касается настроения рабочих масс, то заводы Мельгозе и Всеобщая компания электричества были за Советскую власть главным образом благодаря присутствию большого количества латышей, остальные же были настроены явно антисоветски, а в особенности Гельферих-Саде и Паровозостроительный завод, отказавшийся мобилизоваться и не давший говорить Троцкому во время его выступления на этом заводе на митинге. Среди рабочих Паровозостроительного имелась своя организация под руководством Наливайко, бывшего члена Союза русского народа, насчитывающая до 350 человек.
Все эти группы были объединены мною. От каждой из них в моем распоряжении имелся один человек для связи. Всего в случае выступления можно было рассчитывать на 2800 вооруженных человек. Кроме того, штабс-капитан Бедный, поступивший на советскую службу, обещал дать до 30 человек из особого отряда, которым он командовал и который находился последнее время под Мерефой. При этом он обещал дать 50 кавалерийских пулеметов системы Шоша и до 1000 винтовок.
Через два дня пребывания штаба в оранжерее было раскрыто большевиками, устроившими облаву во время заседания штаба. После короткого столкновения, убив и ранив четырех большевиков, мы без потерь ушли. После этого штаб был перенесен на хутор в 7-ми верстах от города. Слежка большевиков была настолько хороша, что через день на хутор зашел какой-то тип, заподозренный нами в слежке. При допросе он сознался и показал удостоверение ЧК. После его ликвидации нам удалось поймать в лесу еще двух филеров из ЧК и ликвидировать их. Через час на хуторе появились еще 4 типа, при завязавшейся перестрелке два из них были убиты, один ранен, один убежал. Вслед за ними появилось еще около 50 всадников, начавших обстрел хутора из пулемётов. Мы отвечали ружейным огнем. Ввиду малочисленности (нас было всего 7 человек) мы решили оставить хутор.
Пробиваясь через лес, вольноопределяющийся Макаров был ранен в ногу, и, не будучи в состоянии идти, продолжал прикрывать наше отступление, отстреливаясь из винтовки. Будучи окружен большевиками, он хотел застрелиться, но в момент выстрела ружейная пуля попала в барабан нагана, легко ранив его в грудь и загнав весь барабан ему в бедро. Он был увезен большевиками и положен под стражей в тюремную больницу. Той же ночью большевики произвели облаву, оцепив весь лес с хутором, но мы уже покинули хутор и в ту же ночь в количестве 12 человек произвели нападение на тюремную больницу, убив часовых и увезя вольноопределяющегося Макарова. Не имея возможности лечить его на дому из-за постоянных обысков, мы инсценировали нападение на один из домов Сумской улицы и оставили его на улице, причем сторожа должны были показать, что он ранен как случайный прохожий. Он был отвезен в Александровскую больницу, где приват-доцент Кравцов, предупрежденный нами, скрыл его довольно характерные ранения. При нашем бегстве был убит штабс-капитан Врублевский, а его брат, поручик Врублевский схвачен большевиками и в тот же день расстрелян Чрезвычайкой. Штаб Харьковского центра был снова перенесен, на этот раз в один из склепов городского кладбища.
День вооруженного выступления приближался с подходом частей Добровольческой армии к городу. Для связи с ними мною были посланы прапорщик Врублевский и юнкер Скрипников.
Эвакуация большевиков из Харькова шла полным ходом. Эвакуировались всевозможные штабы, управления, склады, уезжали коммунисты и их семьи с большим количеством багажа. Вокзал был забит уезжающими, на путях толпились тысячи большевиков, стремящихся оставить город. Мною была назначена группа террористов с целью воспрепятствовать планомерной эвакуации большевиков.
Первый же взрыв 10-ти фунтового пироксилинового заряда, сброшенного с переходного мостика, произвел страшную панику на вокзале. Раздались крики «казаки!», поднялась беспорядочная ружейная стрельба, в результате которой было несколько раненых и убитых, что вызвало приостановку эвакуации почти на час. Таких вариантов и неожиданных обстрелов эвакуирующихся коммунистов было в разных местах города до 20, причем с нашей стороны потерь не было.
При эвакуации комендантского управления большевиками были найдены четыре знамени 69-го пехотного Рязанского полка, в котором я служил последнее время и которые были спрятаны мною на чердаке комендантского управления. По моему приказанию эти знамена были похищены снова штабс-капитаном Писанко и перепрятаны на чердаке Воронцовских казарм. В настоящее время эти знамена при приезде в Харьков Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России генерала Деникина были переданы ему и в его поезде прибыли в Екатеринодар.
Ввиду непосредственной близости частей Добровольческой армии вооруженное выступление мною было назначено на 9 июня. С этой целью мною было приказано штабс-капитану Белому открыть фронт уводом своего отряда с Мерефлянского направления в Харьков, вооружение отряда должно было быть передано в моё распоряжение. Это приказание им было выполнено, причем по дороге его отрядом было устроено поголовное избиение всех встречных евреев и коммунистов, чем его отряд незаметным образом занимался и раньше. Кроме того, он распространил среди частей соседней с ним Башкирской дивизии весть о приказе переброски дивизии в Люботин. Одновременно с этим Центром было послано подложное приказание Башкирской дивизии о переброске ее со станции Мерефа на Люботин. Перерыв связи благодаря порче телефонных проводов отходящим отрядом Белого не дал возможности Башкирской дивизии проверить подлинность приказа, вследствие чего дивизия перешла в Люботин.
В общих чертах план захвата города сводился к следующему. Собравшись в нагорной части города, в парке, в Сокольниках и на городском кладбище, все вооруженные члены организации, кроме рабочих Паровозостроительного завода, собирающихся на заводе, с рассветом 9 июня нападают последовательно на инженерные казармы, где командный состав был уже предупрежден нами, потом на Чрезвычайную комиссию (Сумская, 82) и дом на улице Чайковского, где находились все заложники, и, освободив их, продолжают движения вглубь города двумя колоннами. Левая колонна, заняв Технологический институт и высоты над рекой Харьков, обеспечивает переправы через реку для отхода из города в случае неудачи в восточном направлении для выхода к Волчанскому тракту, по которому добровольческие части были уже в 8-ми верстах от города. Правая колонна, двигаясь внутрь города, доходит до слияния рек Харьков и Лопань и укрепляется в центральной части города, установив против мостов пулеметы. При подходе к Харьковскому мосту рабочие Паровозостроительного завода выступают в Захарьковской части города при поддержке группы, действующей из Технологического института. Закрепив за собой, таким образом, почти весь город, отряды организации приступают к операциям против вокзала и Холодной горы, на которой большевики установили артиллерию для обстрела города на случай вооруженного выступления.
На сборные пункт к рассвету 9-го июня прибыли: из 300 рабочих – 280, из 2000 офицеров – 27 (так в тексте – ред.). Несмотря на малочисленность прибывших, я все же решил начать выступление, и в 11 часов утра, то есть в момент налета кавалерии Топоркова (1-й Терской дивизии) на парк, когда среди большевиков, стоявших на позиции в этом районе, поднялась паника, напал на Чрезвычайную комиссию на Сумской улице № 82 .
Караул Чрезвычайки после требования рабочих освободить арестованных разбежался, и мы приступили к освобождению заключенных, но в это время агенты Чрезвычайки и оставшиеся верными ей красноармейцы, заняв верхний этаж и крышу дома, открыли оружейный огонь по рабочим и стали забрасывать их ручными гранатами. Рабочие отвечали из винтовок и из револьверов и приступили к штурму дома. С поразительным ожесточением были взяты все четыре этажа и выпущено около 45 арестованных, но в это время появился броневик, противодействовать которому рабочие вследствие отсутствия военных руководителей не могли, и, открыв в упор огонь из пулеметов, заставил рабочих рассеяться по соседним кварталам.
В числе освобожденных была моя сестра, за которой было организованно преследование на автомобиле во главе с судебным следователем Чрезвычайки Шапиро и помощником коменданта Козловым. Настигнув группу рабочих, освободивших ее, на Бассейной улице, они снова пытались арестовать ее, убив двух рабочих; но будучи обстреляны офицерской группой, отступающей по этой же улице, вынуждены были скрыться, бросив автомобиль, захваченный нами.
Что касается поручика Лапениса, то его вместе с поручиком Куликовым и еще четырьмя офицерами вывели из помещения Чрезвычайки для расстрела. В настоящее время труп поручика Лапениса найден среди прочих жертв Чрезвычайки на Чайковской улице, с десять гвоздями под ногтями и со всеми вырванными зубами.
Ввиду неудачи наступления на город офицерская группа заняла кладбище, где стала ожидать подхода терцев. Будучи обнаруженными красноармейцами, помещавшимися в казармах Артиллерийских курсов (Епархиальное училище), мы вынуждены были в составе 32 человек покинуть кладбище и отойти в парк. Здесь мы узнали, что терцы, совершив налет, отошли от города верст на 20.
После открытия нашего местопребывания в парке мы с боем оставили парк и к наступлению темноты заняли скаковой ипподром. Оставаться на нем было немыслимо, необходимо было распылиться и рассеяться по городу. Выслав разведку, я узнал, что все улицы перегорожены патрулями и пройти в город будет немыслимо. Тогда я решился на последнее средство. Взяв знамя с надписью «Да здравствует Коммунистический Интернационал», развевавшееся над ипподромом, я, выстроив свою команду, с рассветом направился в город по главной улице (Сумской), причем при опросах, зная отзыв и пропуск, мы отвечали, что идет или Особый отряд или отряд особого назначения, или дежурный взвод или сменившаяся с дежурства застава.
Войдя в центр города, я занял общежитие Университета, согнав в одну комнату всех живших там евреев – коммунистов – студентов, а сам с поручиком Скрипниковым и вольноопределяющимся В. Егоровым направился в гостиницу «Лондон», где стоял отряд особого назначения, и, согнав в одну комнату около 80 бывших там красноармейцев, приказал пяти из них седлать нам коней и запрячь подводу, на которой были уложены захваченные в отряде 27 кавалерийских пулеметов Шоша. Вызвав из Университета остальных офицеров, я со всем отрядом в 30 всадников направился из города с целью пробиться через фронт для соединения с частями Добровольческой армии, заявив представителям всех организаций, что считаю их все организации дутыми, а харьковское офицерство, благодаря тому, что все лучшее уже давно уехало на юг, а оставшееся вследствие шкурности, боязни ответственности в случае неудачи и пассивности – неспособным ни к каким смелым выступлениям. При этом я посоветовал им, если харьковское офицерство еще способно на какую-либо активность, при вступлении в город частей Добровольческой армии, заняв какие-нибудь дома, преимущественно на главных улицах, являющихся наиболее важными артериями при отходе большевиков, начать обстрел отходящих частей, преимущественно артиллерии.
Немедленно за ними было организованна погоня в составе броневика «Артём» и 120-130 конных, которая промчалась мимо нас по соседней параллельной улице, увлекшись преследованием случайно проехавших кавалеристов – большевиков. Въехав в лес у Сокольников, что севернее Харькова, мы, благодаря знанию местности, пробрались по небольшим тропинкам в тыл большевикам, занимавшим позицию на высоте села Большая Даниловка, закопав в лесу 17 пулеметов.
Установив в тылу у курсантов и комендантской роты, занимавших эту позицию, 10 пулеметов, я приказал открыть огонь из них, произведя одновременно конную атаку 20 офицеров на один из флангов этой группы. Среди большевиков поднялась невообразимая паника, и в несколько минут они оставили позицию, скрывшись в лесу и бросив на поле боя до 20 убитых и раненных.
Проехав свободно через село, мы присоединились в селе Борщевка к 1-ой Конной Терской дивизии, освободив по дороге одного пойманного крестьянами села Черкасские Тишки казака, расстреляв при этом местный исполнительный комитет – комбед.
Несмотря на то, что город уже был занят добровольцами, большевики продолжали сидеть под Большой Даниловкой, собираясь уходить на Дергачи – Люботин. Атаковав их в конном строю при поддержке пулеметов, я сбил их с позиции и обратил в бегство, потеряв при этой атаке четырех убитых и одного раненого.
Войдя в город, я присоединились к частям 3-й пехотной дивизии. После занятия города работа Центра продолжалась в деле контрразведке, причем офицерами Центра были задержаны и препровождены в расположение начальника летучего пункта Контрразведывательного отделения генерала-квартирмейстера Штаба Добровольческой армии полковника Щучкина до 300 видных большевиков, оставшихся в Харькове для подпольной работы.
В настоящее время штаб Центра в составе поручика Скрипникова, прапорщика Рыбака, штабс-капитана Врублевского временно прикомандирован к Харьковскому контрразведывательному отделению. Остальные офицеры Центра под командой штабс-капитана Бедного составили кавалерийский отряд в составе двухсот коней, немедленно выступивший на фронт.
Вольноопределяющийся Макаров умер в Александровской больнице от заражения крови в день вступления в город частей Добровольческой армии.
Начальник Харьковского Центра
Разведывательного отделения
Штаба Главнокомандующего
Вооруженными Силами на Юге России
Полковник ДВИГУБСКИЙ
