В апреле исполилось 85 лет одной из самых героических и одновременно трагических страниц летописи русского оружия – завершения Ледяного похода Добровольческой Армии на Кубань. Сейчас, по истечении времени, которое прошло с тех пор, можно на примере этого похода и других деяний Белой гвардии спокойно и беспристрастно осмыслить суть Белого движения, его характер, роль и место в русской истории. Официальной датой зарождения Белого движения и формирования Белой гвардии считается 2 ноября 1917 года, когда генерал Алексеев приехал в Новочеркасск.
Белое движение было ответом русского Духа на разрушение российской государственности и всеобщую анархию, которые начались отнюдь не с захвата власти большевиками в октябре 1917 года, а гораздо раньше. Настоящий произвол (это литературный синоним широко употребляемого ныне, к сожалению, блатного термина «беспредел») начался в марте 1917 года.

К тому времени Россия была предельно истощена в мировой войне. В то время как большинство писателей и поэтов модного ныне «серебряного века» поглощали «ананасы в шампанском», лишь единицы из них поняли сущность этой войны и изобразили высшую доблесть ратного труда. Одним из таких людей был боевой офицер и георгиевский кавалер Николай Гумилев, оставивший нам такие строки:

Как собака на цепи тяжелой,
Тявкает за лесом пулемет,
И жужжат шрапнели, словно пчелы,
Собирая ярко-красный мед.

А «ура» вдали, как будто пенье
Трудный день окончивших жнецов.
Скажешь: это — мирное селенье
В самый благостный из вечеров.

И воистину светло и свято
Дело величавое войны,
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воинов видны.

Тружеников, медленно идущих
На полях, омоченных в крови,
Подвиг сеющих и славу жнущих,
Ныне, Господи, благослови.

Как у тех, что гнутся над сохою,
Как у тех, что молят и скорбят,
Их сердца горят перед Тобою,
Восковыми свечками горят.

Но тому, о Господи, и силы
И победы царский час даруй,
Кто поверженному скажет: — Милый,
Вот, прими мой братский поцелуй!

Без всякого сомнения, героизм русского солдата в этой войне блеснул одной из своих самых ярких граней – но он немногого стоил при бездарности высшего командования и жертвенном героизме кадровых офицеров, погибших почти поголовно в первый год войны.

К тому же эта война была чужда интересам России. Выиграли от нее прежде всего Англия и Франция. Простые русские люди не понимали, почему они должны умирать за чужого дядю. Когда Германия объявила России войну и заняла часть ее территории – это вызвало всплеск патриотизма. Песня сибирских стрелков, которую потом многократно переделывали и белые, и красные, первоначально звучала так:

Из тайги, тайги дремучей,
От Амура от реки,
Молчаливо, грозной тучей
Шли на бой сибиряки.

Их сурово воспитала
Молчаливая тайга,
Бури грозные Байкала
И сибирские снега.

Ни усталости, ни страха:
Бьются ночь и бьются день,
Только серая папаха
Лихо сбита набекрень.

Эх, Сибирь, страна родная,
За тебя ль мы постоим,
Волнам Рейна и Дуная
Свой привет передадим!

Но уже в 1915 году, когда тогдашние «Идущие вместе» согнали людей в одном городе на демонстрацию за победу, манифестанты… оторвали от российского флага белую и синюю полосы, гордо прошествовав дальше с самодельным красным флагом.

После революции стало ясно, что бардак, царивший во Временном правительстве, неизлечим в принципе. Те, кто пытался навести хоть какой-то порядок (как, например, генерал Корнилов), объявлялись «контрреволюционерами» и врагами народа. Так что большевики начинали отнюдь не на пустом месте. И образование «Красной гвардии» началось вовсе не в феврале 1918 года, а в августе 1917 – чтобы любой ценой разбить Корнилова. Впрочем, та «Красная гвардия» в гражданской войне так всерьез и не поучаствовала.

Армии к тому времени уже не существовало. Солдаты братались с немцами, митинговали, пьянствовали – делали что угодно, кроме того, чтобы воевать. Одним словом, здравых сил, способных остановить анархию, уже не было.

И тогда за дело взялись большевики. После того, как Петроград был ими занят, настала очередь Москвы. Именно в дни боев в Москве и родился термин «Белая гвардия». По взятии большевиками Москвы, Керенский и Краснов возглавили поход на Петроград. Когда этот поход провалился, прежде всего из-за громадного неравенства сил (700 казаков против 200 000 красных), центр сопротивления большевикам переместился на Дон.

26 ноября Белая гвардия начала свою первую боевую операцию – штурм Ростова, незадолго до этого захваченного красными. Чуть больше полутысячи офицеров и юнкеров пошли на штурм большого города, в котором засели многие тысячи матросов и красногвардейцев. В решающий момент, когда ряды красных поколебались, офицеры пошли в «психическую атаку», маршируя в полный рост с папиросами в зубах (некурящие, чтобы продемонстрировать пренебрежение к противнику, старательно щелкали семечки), держа винтовки на ремнях и стреляя на ходу. Большевики не выдержали этого и побежали. Уличные бои продолжались еще 6 дней.

После первых успешных операций встал вопрос о постановке формирования армии на регулярную основу. Пока дороги еще не были перекрыты, на Дон просачивались офицеры, желающие принять участие в борьбе с большевиками. И 25 декабря 1917 года, на Рождество, было принято решение о переформировании боевой организации генерала Алексеева в Добровольческую Армию.

В феврале 1918 года, к началу Ледяного похода, был написан и Гимн Добровольческой армии. Припевом в нем были следующие слова:

«Мы смело в бой пойдем за Русь Святую
И как один прольем кровь молодую».

В эпоху застоя, помнится, был популярен анекдот, в котором старый коммунист, придя в Кремль, требовал: «Покажите мне это. Ну, то, в борьбе за что мы как один умрем». Прочтя эти строки, нетрудно догадаться, что тот гимн, о котором упоминал старый коммунист – всего лишь большевицкая переделка, причем довольно-таки бездарная. Как, впрочем, и большинство переделок вообще. Но вернемся к истории.

Ледяной поход, начавшийся по новому стилю 23 февраля 1918 года (вот день истинного Защитника Отечества!), был, по сути, походом обреченных. В нем участвовало всего 4000 человек и 8 (всего восемь!) трехдюймовых орудий, к тому же почти лишенных снарядов. Все участники похода осознавали, что вряд ли смогут спасти Россию. Их целью было – спасти хотя бы русскую честь.

Дух Добровольческой армии ее офицеры описывали так: «В одной картине запечатлелась героическая борьба на Дону. Широкая улица большого города. Многоэтажные дома с обеих сторон. Парадные подъезды больших гостиниц. В залах ресторанов гремит музыка. На тротуарах суетливое движение тысячной толпы, много здорового молодого люда. Выкрики уличных газет, треск трамваев. Проходит взвод солдат. Они в походной форме, холщевые сумки за спиной, ружья на плечах. По выправке, по золотым погонам вы узнаете офицеров. Это третья рота офицерского полка… Куда они идут? Под Ростовом бой. Полковник Кутепов с 500 офицерами защищает подступы к Ростову. Под Батайском ген. Марков с кадетами и юнкерами отбивается от натиска большевиков. Батайск за рекою. На окраинах слышна канонада. Потребовано подкрепление, и из Проскуровских казарм вышло 50 человек. Представьте себе эту картину. По шумной улице большого города в толкотне праздничной толпы проходит взвод солдат. 50 человек из пятисоттысячного города. И вот, когда перед вашими глазами встанут эти 50, вы поймете, что такое Добровольческая армия».

Генерал Деникин писал, что смысл этого похода – прежде всего мистический: «Не стоит подходить с холодной аргументацией политики и стратегии к тому явлению, в котором все в области духа и творимого подвига. Пока есть жизнь, пока есть силы, не все потеряно. Увидят «светоч», слабо мерцающий, услышат голос, зовущий к борьбе — те, кто пока еще не проснулись».

Корнилов, когда его спросили «Что, если не победим?», ответил коротко и ясно: «Тогда мы покажем, как умеет умирать Русская армия».

Именно тогда офицеры-корниловцы утвердили в качестве своего «фирменного знака» кокарду и погоны с черепом и костями, впервые введенные еще весной 1917 года.

Об этом знаке стоит сказать несколько слов отдельно. Современные жизнелюбцы всячески поносят этот символ и его носителей,называя череп с костями «ужасным знаком смерти», подводя корниловцев под одну гребенку с какими-нибудь эсэсовцами. Те, кто претендует на «остроумие», заявляют, что видят в черепе с костями в лучшем случае знак смерти от высокого напряжения: «Не влезай – убьет!».

Но истинный исторический и духовный смысл этого символа совершенно другой. Еще со времен Древней Руси в первых рядах русского войска стояли монахи, облаченные вместо доспехов в монашеские рясы с изображением «адамовой головы», как раньше называли череп с костями. Они символизировали готовность умереть за Русь и за веру Христову, показывая как русским воинам, так и врагам, что любовь к Богу и к России сильнее вражеского оружия, сильнее самой смерти. Именно такие монахи назывались «черной сотней».

Монах-черносотенец, получив благословение своего настоятеля, шел в бой, чтобы все увидели, что Бог на стороне русского войска. Чернец Пересвет, победивший Челубея, не облачился в доспехи, веря в то, что и без них он с Божией помощью одержит победу. И он победил – убил врага, выбив его из седла. Сам Пересвет, несмотря на то, что получил смертельную рану, удержался в седле и доехал до русского войска, показав, таким образом, что победа осталась за ним.

Когда в России грянула Февральская революция, монархия как один из главных устоев Русского государства была уничтожена. Теперь русским воинам оставалось умирать лишь за Веру и Отечество. И Корнилов, отчаянно пытаясь спасти честь и славу русской армии, сформировал в ней ударные батальоны, девизом которых стало «Россия или смерть!». Адамова голова украшала не только знамена ударников, но и кокарды, и погоны, и шевроны. Даже немцы признали превосходство русского Духа, введя череп с костями в своей армии как отличительный знак элитных штурмовых подразделений, комплектовавшихся, как и в русской армии, сильными духом добровольцами.

Когда в России началась гражданская война, девизом офицеров и казаков, боровшихся за спасение своей Родины, стала та же самая фраза «Россия или смерть!». Корниловцы сохранили адамову голову на кокардах, погонах и шевронах. А у казаков Всевеликого Войска Донского адамова голова и девиз были начертаны одна над другим на черном знамени. Именно в доказательство превосходства русского духа над оружием и над самой смертью офицеры под знаменем, украшенным черепом и костями, ходили в психическую атаку, которая, как и штыковая атака, символизирует именно победу чистого Духа над грубой материей, воли над оружием, верного штыка над трусливой пулей. Этим они утверждали свою духовную преемственность с давно отошедшими к Богу монахами и подвижниками земли Русской, показывая врагам, что дороже Бога и России нет ничего на свете.

Череп с костями на знамени и шевронах русских офицеров означают не готовность тут же умереть, неважно за что, а воинскую доблесть, силу Духа и победу его над смертью.

Еще один символ Добровольческой армии – меч в терновом венце – означает сознательный выбор в пользу борьбы и мученического венца. Так же, как и черно-белая форма марковцев символизирует именно воскресение через смерть, обретение жизни вечной через пожертвование жизни временной, «смерть за Родину» и «воскресение России». Как говорили про них, «марковцы  – не полк в обычном, шаблонном смысле с таким-то штатным числом командиров, унтер-офицеров и штыков, организованный по казенному трафарету, а – проявители Русского духа…».

На этом возвышенном фоне иронично и грустно прозвучало высказывание самого генерала Маркова, который, принимая перед походом свой Офицерский полк, горько пошутил: «Не спрашивайте меня, господа, куда и зачем мы идем, а то все равно скажу, что идем к черту за синей птицей…».

После тяжелых боев, когда судьба горстки офицеров и юнкеров, не изменивших присяге, висела на волоске, Добровольческая армия все же смогла вырваться из окружения и 15 марта перешла в наступление. Самым тяжелым оказался штурм Екатеринодара, происходивший 27-31 марта. К 30 марта стало ясно, что Екатеринодар «в лоб» взять не удастся. Корнилов решил перегруппировать силы и 1 апреля лично вести армию на штурм. Марков, как всегда, выразился печально и реалистично, сказав: «Наденьте чистое белье, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Екатеринодара не возьмем, а если и возьмем, то погибнем».

Но штурм так и не состоялся. 31 марта Корнилов был убит снарядом, который залетел к нему в штаб и разорвался прямо под его рабочим столом. Ледовый поход лишился своей души и закончился как-то сам собой. Однако Белое движение уже разгоралось и набирало силу.

Особенно прославился своим походом из Румынии домой полк полковника Дроздовского, который, узнав о формировании Добровольческой армии по телеграфу, начал формировать отряд, куда вошло большинство офицеров его полка. Устраивая дезертирам засады на дорогах, полк захватил артиллерийские батареи, мортиры, пулеметы и даже 15 броневиков. По пути в Россию Дроздовский (ставший к тому времени генералом) уничтожил несколько банд Нестора Махно. Посадив офицерские роты в салон-вагоны, Дроздовский подпустил поближе бандитов, предвкушающих легкую расправу над «офицерьем», а затем ударил в упор из пулеметов.

Сам Дроздовский писал про сущность Белого движения так: «Я весь в борьбе. И пусть война без конца, но война до победы. И мне кажется, что вдали я вижу слабое мерцание солнечных лучей. А сейчас я обрекающий и обреченный…».

Его офицер А. В. Туркул в своей знаменитой книге «Дроздовцы в огне» писал впоследствии про дух и подвиги дроздовцев: «Дроздовцев, как и всех наших боевых товарищей, создала наша боевая, наша солдатская вера в командиров и вождей русского освобождения. В Дроздовского мы верили не меньше, чем в Бога. Вера в него была таким же само собою понятным, само собою разумеющимся чувством, как совесть, долг или боевое братство. Раз Дроздовский сказал – так и надо, и никак иначе быть не может. Приказ Дроздовского был для нас ни в чем неоспоримой, несомненной правдой.

Наш командир был живым средоточием нашей веры в совершенную правду нашей борьбы за Россию. Правда нашего дела остаётся для нас всех и теперь такой само собой понятной, само собой разумеющейся, как дыхание, как сама жизнь… Более пятнадцати тысяч дроздовцев, павших за русское освобождение, также и как бои и жертвы всех наших боевых товарищей были осуществлением в подвиге и в крови святой для нас правды…

Служба истинного солдата продолжается везде и всегда. Она безсрочна, и сегодня мы так же готовы к борьбе за правду и за свободу России, как и в девятнадцатом году. Полнота веры в наше дело преображала каждого из нас. Она нас возвышала, очищала. Каждый как бы становился носителем общей Правды. Все пополнения, приходившие к нам, захватывало этим вдохновением.

Мы каждый день отдавали кровь и жизнь. Когда офицерская рота шла в атаку, командиру не надо было оборачиваться смотреть, как идут. Никто не отстанет, не ляжет. Все идут вперед, и раз цепь вперед, командиры всегда впереди: там командир полка, там командир батальона. Атаки стали нашей стихией. Всем хорошо известно, что такие стихийные атаки дроздовцев, без выстрела, во весь рост, сметали противника в повальную панику.

Наши командиры несли страшный долг. Как Дроздовский, они были обрекающими на смерть и обреченными. Всегда, даже в мелочах жизни, они были живым примером, живым вдохновением, олицетворением долга, правды и чести.

В огне падают все слова, мишура, декорации. В огне остаётся истинный человек, в мужественной силе его веры и правды. В огне остаётся последняя и вечная истина, какая только есть на свете, Божественная истина о человеческом духе, попирающем самую смерть.

Таким истинным человеком был Дроздовский. Жизнь его была живым примером, сосредоточением нашего общего вдохновения, и в бою Дроздовский был всегда там, где, как говорится, просто нечем дышать… Смерть Дроздовского? Нет, солдаты не умирают. Дроздовский жив в каждом его живом бойце.

Они не умерли, они убиты. Это иное. В самой полноте жизни и деятельности, во всей полноте человеческого дыхания, они были как бы сорваны, не досказавши слова, не докончивши живого движения. В смерти в бою – смерти нет…

Тысячи и десятки тысяч всех их, не доведших до конца живого движения, не досказавших живого слова, живой мысли, все они, честно павшие, доблестные, все они в нас ещё живы.

Именно в этом тайна воинского братства, отдавания крови, жизни за других. Они знали, что каждый из боевых собратьев всегда встанет им на смену, что всегда они будут живы, неиссякаемы в живых. И никто из нас, безсрочных солдат, никогда не должен забывать, что они, наши честно павшие, наши доблестные, повелевают всей нашей жизнью и теперь, и навсегда.

И верили, как верим и теперь, что русский народ ещё поймёт всё, так же, как поняли мы, и пойдёт тогда с нами против советчины. Эта вера и была всегда тем «мерцанием солнечных лучей», о котором писал в своём походном дневнике генерал Дроздовский».

За 61 день похода из Румынии до Дона и был сочинен «Дроздовский марш», написанный на музыку песни сибирских стрелков и впоследствии, как и большинство других белых песен, переделанный красными. Вообще, если послушать песни тех времен, то все становится на свои места. Исчезают несообразности, согласуются между собой рифмы, проясняется смысл:

Из Румынии походом
Шёл Дроздовский славный полк,
Для спасения народа
Исполняя тяжкий долг.

Много он ночей бессонных
И лишений выносил,
Но героев закаленных
Путь далекий не страшил.

Генерал Дроздовский гордо
Шел с полком своим вперед,
Как герой, он верил твердо,
Что он Родину спасет.

Верил он, что Русь Святая
Погибает под ярмом,
И, как свечка восковая,
Угасает с каждым днём.

Что настанет скоро время,
И опомнится народ,
Что с себя он сбросит бремя
И за нами в бой пойдет.

Шли дроздовцы твёрдым шагом,
Враг под натиском бежал,
И с трёхцветным русским флагом
Славу полк себе стяжал.

Этих дней не стихнет слава,
Не замолкнет никогда,
Офицерские заставы
Занимали города.

Пусть вернёмся мы седые
От кровавого труда.
Над тобой взойдёт, Россия,
Солнце новое тогда.

В самом деле, когда города занимают «партизанские отряды», как поется в большевицкой песне «По долинам и по взгорьям» – это дело нехитрое и по зубам даже махновцам. А вот когда город занимают офицерские заставы, насчитывавшие от силы несколько десятков человек – это действительно подвиг, достойный того, чтобы быть воспетым в песне. Да и рифма полностью восстанавливается.

То же самое касается известной песни «Полюшко-поле». Если слушать большевицкий вариант этой песни, то он с точки зрения композиции текста выглядит откровенным абсурдом. Сначала – «едут Красной Армии герои». Затем – печаль девушек по поводу того, что «милый в армию уехал». Наконец, в качестве финального абсурдного аккорда – восхищение тем, как «быстро плавают подлодки» и как «зорко смотрит Ворошилов». Самый простой исторический анализ позволит безошибочно уточнить, что этот вполне бездарный текст написан примерно в 1930-х годах. А оригинальная песня (на ту же мелодию) была написана партизанами-казаками генерала Шкуро в 1919 году:

Полюшко-поле, полюшко широко поле.
Едут по полю партизаны
С красными бандитами сражаться.

Едут-поедут, тихо запевают песню
Про свою казачью славну долю,
О России-матушке кручинясь.

Слышут-послышут, как земля родная стонет,
Как ее вороги пленили,
Алтари и храмы разорили.

Видят да видят, во поле во полюшке дымится,
Полыхает родная станица,
Как водица кровушка струится.

Смолкли казаки, покрестившись, головы склонили,
Слезы непрошеные смахнули,
Да коней во поле повернули.

Вот показались во поле широком продотряды,
Едут с комиссарами, смеются
Пьяные солдаты и матросы.

Пыль поднялася, шашки казацкие сверкнули.
С свистом диким лавой пронеслися,
Засвистели над главами пули.

Били, рубили, большевицки головы сносили,
За Россию-матушку отмстили.
Там, где бились, вороны кружили.

Чуть больше «повезло» еще одной казацкой песне – «Любо, братцы, любо». Из нее просто вырезали куплеты, поясняющие, против кого, собственно, сражались казаки. Потому что эти куплеты были слишком правдивы и беспощадны:

Старики, старухи,
Дети, молодухи,
Тихо спит станица,
Матери не спят.
Запалил станицу,
Вырезал станицу
Местечковый, трехъязыкий,
Жадный продотряд.

Так помянем, братцы,
Братьев наших верных,
Терских да кубанских
Наших братьев во Христе.
То иуда Троцкий,
То иуда Свердлов
Подло распинали
Мать-Россию на кресте.

И все то, что было,
Помним все, что было,
Тяжела казацкая мертвая слеза.
Даже и в могилах,
В ямах торопливых
О Святой Руси
Великой забывать нельзя…

По мере продвижения Белой армии по ее крестному пути стихи и песни белых офицеров становились все более прекрасными и трагическими. Стоит привести несколько стихов офицера и поэта Николая Туроверова из поэмы «Перекоп»:

Нас было мало, слишком мало,
От вражьих толп темнела даль.
Но твердым блеском засверкала
Из ножен вынутая сталь.
Последних пламенных порывов
Была исполнена душа.
В железном грохоте разрывов
Вскипали воды Сиваша.
И ждали все, внимая знаку,
И подан был знакомый знак…
Полк шел в последнюю атаку,
Венчая путь своих атак…
Забыть ли, как на снеге сбитом
В последний раз рубил казак,
Как под размашистым копытом
Звенел промерзлый солончак,
И как минутная победа
Швырнула нас через окоп,
И храп коней, и крик соседа
И кровью залитый сугроб…
О милом крае, о родимом
Звенела песня казака
И гнал и рвал над белым Крымом
Морозный ветер облака…

Последние подвиги Белого движения были совершены на Дальнем Востоке. Одним из этих подвигов стала борьба Приамурского Земского края,который просуществовал чуть больше двух месяцев. Но мистический смысл этого события был громадным, так как впервые после 1917 года государственная идеология этой малой части России с самого начала строилась на монархизме. Подводя итоги Белого движения и существования Приамурского Земского края, его воевода генерал Дитерихс 17 октября 1922 года написал:

«Силы Земской Приамурской Рати сломлены. Двенадцать тяжелых дней борьбы ге-роев Сибири и Ледяного похода — без пополнения, без патронов — решили участь Земского Приамурского Края. Скоро его уже не станет.

Он как тело — умрет. Но только как тело.

В духовном отношении, в значении ярко вспыхнувшей в пределах его русской нрав-ственно-религиозной идеологии — он никогда не умрет в истории возрождения великой Святой Руси.

Семя брошено. Оно сейчас упало на еще неподготовленную почву. Но грядущая бу-ря ужасов советской власти разнесет это семя по широкой ниве великой Матушки-России, и приткнется оно в будущем по бесконечной милости Господней к плодородному и подготов-ленному клочку земли Русской, и тогда даст желанный плод.

Я верю в эту благость Господню; верю, что духовное значение кратковременного существования Приамурского Земского Края оставит в народе глубокие, неизгладимые сле-ды. Я верю, что Россия вернется к России Христа, России Помазанника Божьего. Мы были недостойны еще этой милости Всевышнего Творца».

Наконец, самая последняя страница Белого движения в России была закрыта человеком, чья жизнь заставляет нас вспомнить предания о древних героях – генерал-лейтенантом Анатолием Николаевичем Пепеляевым, которого называли «белым Суворовым».

В декабре 1918 года его корпус перешел через Уральский хребет и внезапной атакой взял Пермь. Невероятно, но в Перми у красных были 2 пехотные дивизии (35 тысяч человек), штаб армии и 30 орудий, а чуть более 10 тысяч солдат и офицеров Пепеляева, голодные, обмороженные и плохо одетые, не имея даже запаса патронов, менее чем за сутки взяли город штыковой атакой! Такой успех был замечен Колчаком, и Пепеляеву было поручено командование одной из армий.

Когда колчаковский фронт в начале 1920 года был разгромлен, а Колчак и его премьер-министр В.Н. Пепеляев (старший брат генерала) были взяты в плен и расстреляны эсерами, Анатолий Николаевич попытался организовать оборону Томска, но заболел тифом и с большим трудом был вывезен за границу, в Харбин. Там он женился, работал извозчиком и ловил рыбу. Но, узнав о восстании в Якутии под руководством эмиссаров генерала Дитерихса, сразу согласился помочь повстанцам и сформировал из эмигрантов дружину в 700 человек.

В сентябре 1922 года, незадолго до падения Дальневосточной республики, дружина Пепеляева высадилась в Якутии и прошла по ней, заняв несколько городов. Узнав о том, что Владивосток занят красными, Пепеляев в конце декабря решил идти на Якутск. К началу марта 1923 года большевики победили дружинников, по своему обыкновению, не умением, а числом. Дружина вернулась на охотское побережье, но красные достали ее и там, вынудив Пепеляева 17 июня 1923 года отдать приказ сложить оружие.

Проведя почти 15 лет в заключении, 13 января 1938 года Анатолий Николаевич Пепеляев был расстрелян в подвалах Новосибирского управления НКВД по обвинению в “подготовке вооруженного восстания и восстановлении монархического строя в СССР”.

Так этот доблестный генерал стал одним из многих тысяч исповедников и новомучеников Российских, отдавших свою жизнь за торжество Православной России. И стихи, написанные им во время последней схватки, превосходно и емко, в немногих словах, описывают идею всего Белого движения:

Бросив дом, бросив семьи родные,
Собрались мы в ряды боевые.
Не на радость, на подвиг тяжелый мы шли,
От людей мы не ждали награды.
По пути разрушая преграды,
Крестный путь мы свершили одни…

Как явление русского воинского духа, Белое движение не имеет аналогов в подзднейшей военной истории. Оно уникально не только небывалым по величине подъемом духа, но и величайшей эстетической красотой, в которую был облечен этот подъем. Подвиг Белой гвардии был столь велик и прекрасен, что десятилетия принижения и оплевывания белых воинов так и не смогли сделать их менее возвышенными и благородными в глазах народа.

Дух и поэтика Белого движения составили величайшую часть русского культурного и духовного наследия XX столетия. Они ценны нам прежде всего потому, что несут на себе не только тонкий флер «серебряного века» с его изысканным эстетством и изящным слогом, но и потому, что неразрывно связаны с «золотым веком» – его потрясающей глубиной мысли, выражением самых высоких чувств, гениально простыми и строгими рифмами. Несомненно, творчество воинов Белой гвардии еще не оценено нами до конца и ждет осмысления благодарными потомками.

Перестарался автор статьи с эмоциями, перегнул палку. Но в целом статья намой взгляд неплохая.

КАПИТАН ЭФРОН
Письма супруга Марины Цветаевой проливают новый свет на трагедию белого офицерства
Владимир Дядичев, Владимир Лобыцын

УТРОМ 10 октября 1939 года на Лубянке приступили к допросу арестованного минувшей ночью тайного сотрудника НКВД Андреева. В декабре 1937 года вместе с группой советских агентов из-за провала он был переброшен в СССР: во Франции его разыскивала полиция, считая причастным к убийству Игнатия Рейса, советского резидента, демонстративно прекратившего свою деятельность.

Лейтенант ГБ Кузьминов, еще 2 октября составивший постановление на арест, "рассмотрев имеющийся материал", нашел, что Андреев "во время Октябрьской революции находился в Москве и вместе с юнкерами принимал активное участие в боях против рабочих и солдат. После революции уехал на Юг, поступил добровольцем в Белую армию, принимал участие в борьбе против Красной Армии во всех походах в московском направлении.

После разгрома армии Врангеля эвакуировался в Турцию. До 1937 г. был в эмиграции, где принимал активное участие в белогвардейских организациях, ведущих борьбу против СССР".

В ночь ареста Андрееву выдали анкету. Лишь позже в ее правом верхнем углу появится служебное предостережение: "Передавать анкету для заполнения арестованному - запрещается. Заполняется со слов арестованного и проверяется по документам". А тогда анкету заполнял он сам, скрепив "личной подписью".

Вопросы анкеты и ответы арестованного: фамилия - Андреев-Эфрон, имя и отчество - Сергей Яковлевич, год и место рождения - 1893, 26 сентября, г. Москва, последнее место службы и должность или род занятий - был на учете в НКВД. И далее - сведения о прошлой жизни: служба в царской армии и чин - прапорщик, служба в Белой армии (какой) и чин - прапорщик Марковского полка, участие в к-р восстаниях и бандах - нет. И, наконец, последний, 21-й вопрос анкеты: состав семьи, в ответе на который указана жена Марина Ивановна Цветаева.

Да, эту анкету (она воспроизведена в # 38 журнала "Столица", 1992 г.) заполнял Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой. Именно к нему в Прагу в 1922 году она уехала из России и к нему же в 1939 году вернулась в Москву. Сергей Эфрон понимал, что ему грозит, и на вопросы старался отвечать так, чтобы причинить себе возможно меньший ущерб. "В царской армии был прапорщиком". В некотором роде прапорщик ("курица - не птица, прапорщик - не офицер") - почетный революционный чин, обладатели которого оказали неоценимую помощь революции, поставив Красной Армии командиров нового типа, без которых вести Гражданскую войну было бы невозможно. (Из дневника бывшего прапорщика Михаила Ильина, командира стрелкового батальона Красной Армии: "Тамбов - Жердевка. 1919. Под Абрамовкой взяли обоз с ранеными. Приказал всех порешить, рука не дрогнула".)

Но был Сергей Эфрон в царской армии всего лишь юнкером 1-й Петергофской школы прапорщиков, первый же офицерский чин он получил уже после Февральской революции, в армии "Свободная Россия" в июле 1917 г. Но как написать "юнкер", когда это - одно из самых "контрреволюционных" званий-прозвищ! (Хрестоматийное из Маяковского о штурме Зимнего: "Каждой лестницы/ Каждый выступ// Брали, /перешагивая/ через юнкеров", или из чапаевской красноармейской песни: "Мы грянули "Ура!" / И, бросив окопы, бежали юнкера").

Такой же скромный ответ дал Сергей Эфрон на вопрос о его чине в Белой армии: прапорщик. И в том же духе отвечал на вопросы следователя. "После того как большевики одержали победу в Москве, я поехал на Юг и вступил добровольно офицером в армию Деникина и был там до Врангеля включительно... Никаких штатных должностей я не занимал и в течение месяца болтался при штабе Алексеева... Точную дату вспомнить не могу, но помню, что это было во время 1-го Корниловского похода... С армией Врангеля бежал сначала в Галлиполи, а затем в Прагу... В Галлиполи голодал и жил месяцев 4-5 в палатке. Единственно, чем я занимался, это вел группу по французскому языку из 3-х человек... В Константинополе я выдержал испытания, которые сдавал профессорской группе... Меня приняли на стипендию в Прагу... Я был организатором "Демократического союза студентов", который вышел из белых организаций и занимал по отношению к белым военным кругам враждебную позицию. Редактировал издаваемый в Праге журнал под названием "Своими путями".

Из таких ответов должно было сложиться впечатление о незаметном белом прапорщике, за всю войну так и не произведенном ни в один чин, который бежал в Турцию с разбитой армией, голодал там, учил 3-х своих товарищей по несчастью французскому языку и стал в конце концов пражским студентом-демократом "на стипендии", враждебным "к белым военным кругам". На самом же деле его путь добровольца и отнюдь не прапорщика в конце войны вместил неизмеримо больше, чем было сказано на Лубянке.

Сергей Эфрон с первых до последних дней был с белым движением. Однако до сих пор об этом говорилось лишь как о жизненной первооснове "белых" стихов Марины Цветаевой. И даже выпуск сборника статей и очерков Сергея Эфрона под названием "Записки добровольца" не дал полной картины. Между тем пребывание русского офицера Сергея Эфрона в рядах Белой армии представляет самостоятельный интерес.

В эмиграции Сергей Эфрон, как и многие участники Гражданской войны, задумал написать книгу о пережитом. Об этом в 1924 году Марина Цветаева писала Роману Гулю, книга которого "Ледяной поход (с Корниловым)" получила широкую известность: "А помните Сережину - "Записки добровольца"?.. Огромная книга сейчас переписывается, оттачивается. Есть издатель". Но книга так и не была завершена. Более того, ее судьба неизвестна. Сохранились лишь две главы: "Октябрь (1917)" - о боях в Москве и "Декабрь (1917)" - о первых днях Добровольческой армии. Первая из них была опубликована в 1925 году, а вторая - переписана от руки Мариной Ивановной. Она же использовала материалы мужа, когда в 1928-1929 годах писала поэму "Перекоп" - о наступлении Русской армии генерала Врангеля в Северной Таврии в мае 1920 года (а вовсе не об обороне белого Перекопа, как иногда считают, даже прочитав поэму; сама Цветаева называет этот Перекоп майским, а "последнего Перекопа не написала - потому что дневника уже не было"). Вспоминая свою работу, Марина Ивановна писала: "Слева - его тетрадь (крохотная, даже не тетрадь, а стопочка бумаги), справа моя - черновая, синяя, вчетверо большая".

О службе Сергея Эфрона в Белой армии рассказывают девять его сохранившихся писем, ныне опубликованных. Есть и еще три документальных свидетельства. Одно из них разыскал историк Сергей Волков, работая с "пленными" документами белых в Российском военном архиве, это - приказ о зачислении Сергея Эфрона в Марковский полк Добровольческой армии. Другое свидетельство - его фотография в форме офицера марковских частей. Жаль, что никто не обратил внимания на погоны! На черно-белых с одним просветом погонах (цвета которых марковцы считали трауром по России и верой в ее возрождение, Марина Цветаева - цветом русской березы) нет звездочек. А это значит, что они принадлежат капитану. О третьем же свидетельстве, появившемся совершенно неожиданно, речь пойдет ниже.

Итак, известны дороги, пройденные Сергеем Эфроном "от первых дней Новочеркасска до последних - Крыма", как обозначила их Марина Цветаева. По ним восстанавливается и вся линия этого крестного пути.

10 ноября 1917 года в Коктебель к Максу Волошину неожиданно приехали Марина и Сергей. В конце ноября Марина Цветаева вернулась в Москву, а Сергей Эфрон в декабре оказался в Новочеркасске. Здесь генерал М.В. Алексеев формировал Добровольческую армию для борьбы с советской властью. Явившись в штаб, на Барочную, 39, Эфрон сразу же попал под подозрение: "Вид у вас такой... большевицкий. Шляпа и волосы нестриженые - я и подумал", - извинялся позже прапорщик Пеленкин перед прапорщиком Эфроном. "Меня зачислили в Георгиевский полк (первый полк Добровольческой армии)", - вспоминал Сергей Эфрон и в этом месте воспоминаний "Декабрь (1917)" сделал сноску, но почему-то не вписал ее. Скорее всего она должна была пояснить, что в это формирование, куда первоначально включались только георгиевские кавалеры, в Новочеркасске зачислялись и офицеры, не удостоенные этой награды.

В здании бывшего госпиталя Сергей Эфрон встретил многих москвичей. По его воспоминаниям, офицеры прибывали "главным образом, из Москвы". В кругу этих офицеров, еще не остывших от недавних боев в Москве, велись разговоры о необходимости сформировать особый, Московский полк. Прапорщик Эфрон составил "записку", в которой для "успеха дела" он предлагал формировать полки, батальоны, отряды, давая им названия крупных городов России. Он считал, что таким образом "с самого начала создалась бы кровная связь со всей остальной Россией". Реакцией на эту записку была немедленная командировка прапорщика Эфрона в Москву для того, чтобы "достать для Московского полка денег и личный состав".

Получив "три адреса, два шифрованных письма, солдатскую грязную шинель, папаху и полтораста рублей денег", "рядовой

15-го гренадерского Тифлисского полка, уволенный в отпуск по болезни", отбыл в первопрестольную. Полк был выбран не случайно: свояк Сергея Эфрона, первый муж Анастасии Цветаевой Борис Трухачев воевал в этом полку и в 1917 году был доставлен в Москву с диагнозом "нервный паралич". Общаясь с ним, Сергей Эфрон наверняка узнал многое из жизни полка, что позволило бы ему в случае необходимости подтвердить свой "отпускной билет".

С приключениями, больной, Сергей Эфрон в январе 1918 года добрался до Москвы. Насколько удачной оказалась его миссия - неизвестно, но никакого Московского полка (равно как и Петроградского, Киевского, Харьковского и др., называвшихся в докладной записке) в Добровольческой армии не появилось. В дневниковых записях Марины Цветаевой говорится о встрече с Сергеем Эфроном в Москве 18 января 1918 года. В этот день она написала стихотворение:

На кортике своем: Марина -
Ты начертал, встав за Отчизну.
Была я первой и единой
В твоей великолепной жизни.

Я помню ночь и лик пресветлый
В аду солдатского вагона.
Я волосы гоню по ветру,
Я в ларчике храню погоны.

И с этой встречи, за которой последовала пятилетняя разлука, и с этого стихотворения Марина Цветаева стала вдохновенным певцом Добровольчества, видя в нем пример жертвенности во имя Родины.

А Сергей Эфрон "в аду солдатского вагона" уехал в Ростов, куда с середины января были переведены части Добровольческой армии. Приехать туда он мог в 20-х числах января, когда на Ростов неудержимо наступали части Южного революционного фронта, в авангарде которых шла колонна бывшего прапорщика Рудольфа Сиверса.

Чтобы полностью не погибнуть, Добровольческая армия, насчитывавшая едва четыре тысячи человек - численность пехотного полка русской армии на недавней войне, - была вынуждена уходить. Уходить зимой, полуодетой, без боеприпасов и перевязочных средств, с обозом в тысячу человек: раненых, стариков, женщин - в полную неизвестность. "Мы уходим в степи. Можем вернуться, только если будет милость Божья", - писал генерал М.В. Алексеев, прощаясь со своими близкими.

Нужно сказать, что с декабря 1917 года в Добровольческой армии было два руководителя: генералы М.В. Алексеев и Л.Г. Корнилов. Генерал Алексеев ведал финансами, а также внешней и внутренней политикой так называемого Донского гражданского совета, и его рабочим органом был Военно-политический отдел, который стал своеобразным "штабом Алексеева". Одной из задач отдела было привлечение желающих в ряды Добровольческой армии, для чего в разные города России командировались его офицеры. По-видимому, в этот отдел накануне своего отъезда в Москву был переведен и прапорщик Эфрон. Перед началом похода отдел был ликвидирован, и прапорщик Эфрон, как и все другие офицеры отдела, был зачислен в один из трех офицерских батальонов.

9 февраля (по старому стилю) 1918 года Добровольческая армия выступила из Ростова. У станицы Аксайской она переправилась через Дон и из станицы Ольгинской уже в походном порядке двинулась на Кубань. Там, как писал генерал А.И. Деникин, "ожидали встретить не только богато обеспеченный край, но в противоположность Дону сочувственное настроение, борющуюся власть и добровольческие силы".

В Ольгинской офицерские батальоны влились в Сводно-офицерский полк генерал-лейтенанта С.Л. Маркова. "Не много же вас здесь, - обратился он к собравшимся офицерам. - По правде говоря, из 300-тысячного офицерского корпуса я ожидал увидеть больше. Но - не огорчайтесь. Я глубоко убежден, что даже с такими малыми силами мы совершим великие дела. Не спрашивайте меня только, куда и зачем мы идем, а то все равно скажу, что идем к черту за синей птицей".

И место прапорщика Эфрона было здесь, а вовсе не при "штабе Алексеева", "болтание" при котором во время похода пришлось выдумать на Лубянке. (Марина Цветаева, пытаясь помочь арестованному мужу, не сговорившись с ним, в обращении к "товарищу Берия" писала: "За все время Добровольчества (1917-1920 гг.) - непрерывно в строю, никогда в штабе").

Несколько лет назад в Париже Лавр Алексеевич Шапрон Дюларре, сын дочери генерала Корнилова Наталии Лавровны, рассказывал со слов матери: "После боя, в станице Новодмитровской одна из сестер милосердия (среди которых была и Наталия Лавровна), подойдя к Сергею Леонидовичу Маркову, весело - уже можно было и пошутить - сказала ему: "Ну, запомнится вам Ледяной поход!" Похоже, что именно так и появилось это ставшее легендарным название, впервые употребленное генералом Марковым в публичной лекции, прочитанной им летом 1918 года в Новочеркасске.

Так и не взяв Екатеринодара, потеряв генерала Корнилова, убитого прямым попаданием артиллерийской гранаты, Добровольческая армия отошла на Дон, охваченный восстанием казачества, через волну репрессий и национализацию земель почувствовавшего, "что такое советская власть". 30 апреля в станицах Мечетинской и Егорлыкской поход, вошедший в историю как 1-й Кубанский или "Ледяной", был закончен.

А вскоре Максимилиан Волошин в Коктебеле получил письмо, датированное 12 мая: объявился Сергей Эфрон. Он сообщал: "Только что вернулся из Армии, с которой совершил фантастический 1000-верстный поход. Я жив и даже не ранен - это невероятная удача, потому что от ядра Корниловской армии почти ничего не осталось... Не осталось и одной десятой тех, с которыми я вышел из Ростова... Нам пришлось около 700 верст пройти пешком по такой грязи, о какой не имел до сего времени понятия. Переходы приходилось делать громадные - до 65 верст в сутки. И все это я делал, и как делал!<...>

Наше положение сейчас трудное - что делать? Куда идти? Неужели все жертвы принесены даром? Страшно подумать, если это так".

О себе Сергей Эфрон, произведенный в подпоручики, сообщал, что "пока прикомандирован к чрезвычайной миссии при Донском правительстве". Речь идет о миссии генерал-майора В.Н. Кислякова, командированной генералом Алексеевым в Новочеркасск еще 23 апреля 1918 г., когда город незадолго до того оставленный восставшими казаками, был вновь отбит ими у красных. Генерал Алексеев составил членам миссии специальный наказ, в котором ее "особой заботой" полагалось "установление прочной, постоянной связи между Добровольческой организацией и Донским правительством".

На следующий же день после получения письма от Сергея Эфрона Макс Волошин отправил ему ответ. "Бороться с оружием в руках - не твое дело, - писал Волошин. - И за что драться теперь?.. Физически мы разбиты и отданы на милость победителя... Нам остается одно: национальное самосознание".

Доброволец Эфрон в отличие от вставшего "над схваткой" поэта Волошина знал, "за что драться". "Положительным началом, ради чего и поднималось оружие, была Родина. Родина как идея... не "федеративная" или "самодержавная", или "республиканская", или еще какая.... Та, за которую умирали русские на Калке, на Куликовом, под Полтавой, на Сенатской площади 14 декабря, в каторжной Сибири и во все времена на границах и внутри державы Российской, - мужики и баре, монархисты и революционеры, благонадежные и Разины", - писал он в 1924 году, осмысливая пройденный путь. А тогда, 28 мая 1918 года, отвечая Волошину, он лишь написал, что не разделяет его мрачного взгляда.

Сергей Эфрон намеревался приехать в Коктебель в отпуск по болезни, который после похода распорядился предоставлять офицерам возглавивший Добровольческую армию генерал А.И. Деникин. Тем более что для этого у Сергея Эфрона были основания: "Только что перенес первый приступ возвратного тифа - жду повторения и по выздоровлении постараюсь выехать", - сообщал он в том же письме. Ему удалось приехать к Волошину в Коктебель, где он задержался до осени.

21 сентября 1918 года в Екатеринодаре генерал Деникин издал приказ, по которому "в воздаяние воинской доблести и отменного мужества, проявленных участниками похода, и понесенных ими беспримерных трудов и лишений устанавливался "Знак отличия Первого Кубанского похода". Им награждались все чины армии, участвовавшие в походе. Среди награжденных должен был находиться и Сергей Эфрон. Но полный список награжденных, считавшийся единственным, хранился в Белграде у полковника К.Н. Николаева и бесследно пропал в 1945 году.

Этот знак, удостоенные которого назывались первопоходниками, особо почитался в Белой армии, а не только в Добровольческой. Когда в 1920 году в армии адмирала Колчака решили ввести знак отличия "За Великий Сибирский поход", его сделали точно таким же, как знак Первого Кубанского похода. Но почему-то на фотографии Сергея Эфрона в форме капитана Марковского полка его нет. Не надел? Потерял?

Знак "нашелся" весьма неожиданным образом - на груди его 5-летнего сына Георгия, куда его приколола Марина Цветаева. Известна ее фотография с сыном, которого она звала Муром, сделанная во Франции в 1930 году. На левой стороне безрукавки Мура видна медаль, на которой различается нечто, пересекающее ее снизу вверх и слева направо. А ведь это меч, пересекающий терновый венец, - так и выглядел знак первопоходника.

Удивительно, но, прикрепив знак к одежде сына, Марина Ивановна и в этом оказалась права, лишь опередив события, - с августа 1939 года право ношения знака передавалось по наследству.

И последнее - то самое третье документальное свидетельство о службе Сергея Эфрона в Белой армии, говоря о котором невозможно не вспомнить булгаковское "рукописи не горят". В прошлом году в Россию из Буэнос-Айреса вернулась копия списка первопоходников, заверенная председателем Южноамериканского отдела Союза участников 1-го Кубанского генерала Корнилова похода полковником И.А. Эйхенбаумом. В него внесено 3799 человек, и среди них - прапорщик Сергей Эфрон, награжденный знаком 1-й степени (которым награждались участвовавшие в боях) за # 2693...

26 октября 1918 года Сергей Эфрон пишет Марине Цветаевой в Москву из Коктебеля письмо, которое недавно было опубликовано. Он сообщает, что 5 месяцев ожидал здесь ее приезда со старшей дочерью Алей, послал "не менее пятнадцати писем" и теперь, когда "Троцкий окончательно закрыл границы и никого из Москвы под страхом смертной казни не выпускает", уже не может их ждать и ему "приходится уезжать в Добровольческую армию".

В день, когда было написано письмо, 1-й Офицерский полк, в котором состоял подпоручик Эфрон, сосредоточился в кубанской станице Николаевской, взятой накануне кавалерией генерала Врангеля. За время отсутствия Сергея Эфрона полк потерял около двух тысяч человек во 2-м Кубанском походе. Погиб и первый командир полка С.Л. Марков, в память о котором полк стал называться Марковским. 28 октября Марковский полк выступил в ставропольском направлении.

С 29 ноября по 13 декабря 1918 г. он простоял в селе Грушевка, "самом бедном селе Ставропольской губернии", как считали марковцы. А 3 декабря "на укомплектование полка" среди прочих прибыл подпоручик Эфрон, зачисленный в 9-ю офицерскую роту и поставленный на все виды довольствия. Именно это отмечено в приказе # 221 по 1-му Офицерскому генерала Маркова полку от 16 декабря 1918 г., разысканном Сергеем Волковым в Российском государственном военном архиве.

Очередное дошедшее до нас письмо Сергея Эфрона датировано 12 апреля 1919 г. Написано оно на трофейном бланке политотдела 1-й Червонной казачьей бригады. Сергей Эфрон, поздравляя мать и сына Волошиных с праздником Пасхи, сообщает: "В Симферополе пробыл всего два дня, и в Благовещенье выступили на фронт. В Светлое воскресенье сделали 30-верстный переход, а с понедельника уже были на фронте. 3 апреля был в бою. Выбивали красных с высот и сбили, несмотря на сильнейший огонь с их стороны.

Сейчас мы зарылись в землю, опутались проволокой и ждем их наступления. Пока довольно тихо. Лишь артиллерийский огонь с их стороны. Живем в землянках. Сидим без книг - скука смертная".

Благовещенье по старому стилю отмечалось 25 марта - в этот день Сергей Эфрон выступил на фронт. И в этот же день в Москве Марина Цветаева получила от него единственное за все время Гражданской войны письмо. Позже, получив от мужа известие из Константинополя, она записала в своей черновой тетради: "Два самых счастливых дня: 25-го марта (Благовещенье) 1919 г. и сегодня, 1-е русское июля 1921... Все время с 18 января 1918 г. висела в воздухе. Краткие передышки: секунды получения письма".

5 октября 1919 года Сергей Эфрон прислал в Коктебель письмо, помеченное "Орел - Курск". "Вот я и в полку, - сообщал он, - но не в том, котором думал. Наш полк развернулся в несколько полков - я перешел в 3-й Офицерский генерала Маркова.... Так и пишите мне - Д[обровольческая] А[рмия], 3 оф[ицерский] г[енерала] Маркова полк - Полковая пулеметная команда - подпоручику Эфрону.

Мы продвигаемся на Москву. Меня встретили в полку так радушно, что я сразу почувствовал себя хорошо... Старым офицерам дают вестовых и верх[овых] лошадей, что очень облегчает жизнь здесь... В Москве будем к Рождеству."

5 октября 1919 года, в тот день, каким Сергей Эфрон пометил письмо Волошину, 3-й Марковский полк выгрузился на станции Становой Колодезь - в двадцати верстах от Орла - и отправился на фронт. Орел был взят еще 1 октября, но в обход добровольцев устремились красные латышские стрелки. Навстречу им и были двинуты батальоны 3-го Марковского полка. В кровопролитных боях в районе Кром марковцы потеряли треть личного состава и 22 октября были отведены в резерв в Курск.

Частям Белой армии так и не удалось войти победителями в Москву. На некоторое расстояние они еще продвинулись - 3-й Марковский полк дошел до Щигров - после чего началось отступление. И Рождество марковцам пришлось встречать не в Москве, а на Кубани, в станице Кущевской. А дальше снова был Дон, и по иронии судьбы 11-12 февраля марковцы стояли в той самой станице Ольгинской, где ровно два года назад был сформирован Офицерский полк генерала С.Л. Маркова. В живых с того времени осталось меньше сотни человек, и в их числе - подпоручик Эфрон...

Отступление завершилось в Новороссийске трагической эвакуацией в Крым. 15 марта 1920 года транспорт "Маргарита" с марковцами на борту пришел в Севастополь. 22 марта генерал Деникин сдал командование вооруженными силами на Юге России генералу Врангелю. Новым главнокомандующим было сделано большое производство офицеров, иногда - даже через чин. Скорее всего тогда Сергей Эфрон, ветеран-марковец и стал поручиком. Именно такой чин был у героя поэмы Марины Цветаевой "Перекоп", названного Сергеем (вспомним, что поэма писалась по "запискам моего добровольца" и многое из них "просто - списано").

Марковская дивизия заняла восточный участок Перекопской позиции, упиравшийся в Сивашский залив. Тотчас приступили к укреплению обороны: установили проволочные заграждения, на валу вырыли окопы, на правом фланге соорудили пулеметный редут. Штаб 3-го полка с пулеметной командой, в которой состоял поручик Эфрон, расположился в деревушке Щемиловке. Несколько раз красные начинали наступление, пытаясь преодолеть Перекопский вал и ворваться в Крым. Но оборону белых им прорвать так и не удалось.

Следующее, последнее дошедшее до нас письмо Сергей Эфрон написал в Коктебель Волошину 24 сентября 1920 года, находясь под Александровском (ныне Запорожье). "...Обучаю красноармейцев (пленных, конечно) пулеметному делу. Эта работа - отдых по сравнению с тем, что было до нее. После последнего нашего свидания я сразу попал в полосу очень тяжелых боев... Часто кавалерия противника бывала у нас в тылу, и нам приходилось очень туго. Но несмотря на громадные потери и трудности, свою задачу мы выполнили... Все дело было в том, - у кого - у нас или у противника - окажется больше "святого упорства". "Святого упорства" оказалось больше у нас".

Но через неделю после написания письма Сергей Эфрон сделал к нему карандашную приписку: "За это время многое изменилось. Мы переправились на правый берег Днепра. Идут упорные кровопролитные бои. Очевидно, поляки заключили перемирие, ибо на нашем фронте появляются все новые и новые части. И все больше коммунисты, курсанты и красные добровольцы. Опять много убитых офицеров. Я жду со дня на день вызова в действующий полк".

Он оказался прав: 30 сентября (12 октября по новому стилю) в Риге было подписано перемирие с Польшей, армии которой "удалось нанести поражение оторванным от базы советским войскам". Как доносил военному министру Франции руководитель ее военной миссии на Юге России генерал Бруссо, "противник, не теряя времени, воспользовался заключением мира с Польшей и собрал против Врангеля впятеро большие силы".

Других писем Сергея Эфрона с Гражданской войны до нас не дошло. Но его путь, по выражению Марины Цветаевой, "до последних дней Крыма" восстанавливается по воспоминаниям марковцев.

В октябре части дивизии, теснимые войсками Южного фронта, отходили на юг, лишь иногда совершая контратаки. 14 октября у села Водяное Марковская дивизия потерпела поражение, командовавший дивизией генерал Третьяков застрелился. Слух о разгроме дивизии докатился до Севастополя и Феодосии. Можно представить, какое тяжелое чувство испытал Максимилиан Волошин...

15 октября 1920 года началось общее наступление всех армий Южного фронта. Армия генерала Врангеля отступала, стремясь войти обратно в Крым. 20 октября Марковская дивизия, вырвавшись из окружения, вошла в Геническ. 21 октября - переправа по мосту через канал, соединяющий Сиваш с Азовским морем. Жестокий бой на переправе, в котором 3-й полк марковцев под командованием подполковника Сагайдачного прикрывал отход. Огромные потери - в полку осталось всего около 300 штыков.

22 октября Марковская дивизия начала движение на юг по Арабатской стрелке. Идти пришлось 75 верст, в мороз, при сильном ветре, при почти полном отсутствии съестных припасов. 24 октября части вошли в первое крымское село Ак-Манай и к вечеру наконец заняли назначенное для них место у станции Владиславовка. Здесь узнали, что 23 октября марковская железнодорожная рота взорвала мосты на южном краю Чонгарского полуострова и с этого времени началась оборона Крыма, начальником которой стал генерал Кутепов. 25 октября некоторые марковцы, "собрав все силы и получив разрешение", поехали в Феодосию в надежде разжиться чем-нибудь съестным и, главное, табаком.

28 октября, когда эшелон марковцев тронулся на Перекоп, вал был оставлен врангелевскими частями. 29 октября были оставлены и Юшуньские позиции. В этот день 3-й Марковский полк прибыл на станцию Джанкой. А 30 октября полк - восемьсот бойцов с восемью орудиями и тремя десятками пулеметов - получил приказ генерала Кутепова выдвинуться вперед от станции и обеспечить порядок уже вовсю шедшей эвакуации. "Мы были оставлены прикрывать всех, даже бронеавтомобили, кавалерию и бронепоезда. Что-то зловещее творилось у нас сзади на станции, оставленной составами, с валяющимися на путях авиационными бомбами и сотнями блуждающих людей.... На меня были обращены все взоры, в которых я читал желание присоединиться к отходящим частям. Я же обещанного распоряжения не получил и продолжал находиться на станции", - записал командир полка подполковник Сагайдачный. Распоряжение так и не было получено, и командир полка сам принял решение. Но лишь марковцы начали отход, как прискакали казаки из штаба корпуса и передали письменное приказание: оставить Джанкой и следовать в Севастополь для погрузки на пароходы. На пути отхода 1-й и 3-й полки марковцев и Сводно-гвардейский батальон приняли свой последний бой, который закончился в 18 часов 30 октября 1920 г. Уцелевшие марковцы добрались до Симферополя, где, объединившись в отряд численностью до двухсот человек, утром 31 октября начали движение к Севастополю.

Прибывшему отряду марковцев было приказано занять места на транспорте "Херсон". В 10 часов утра 1 ноября переполненный "Херсон" отошел на рейд. Оказалось, что уцелевшие марковцы грузились и в других портах, поэтому попали и на другие суда. Собраться им удалось только в Галлиполи, где по решению французского оккупационного командования были размещены регулярные части армии генерала Врангеля, сведенные в корпус генерала Кутепова. Здесь из марковцев был сформирован полк. Как именно попал в Галлиполи Сергей Эфрон, неизвестно. Но он пробыл там без малого восемь месяцев, разделяя со всеми тяготы армейской жизни, а летом 1921 года с группой бывших студентов уехал в Константинополь. Здесь он успешно сдал экзамены и в начале октября выехал в Прагу на занятия в тамошнем университете. 28 июня 1921 года из Константинополя он отправил в Москву письмо жене. "Что писать? С чего начать? Нужно сказать много, а я разучился не только писать, но и говорить.... За все это время ничего более страшного (а мне много страшного пришлось видеть), чем постоянная тревога за Вас, я не испытал... Все годы, что мы не с вами - прожил, как во сне. Жизнь моя делится на две части - на "до" и "после". "До" - явь, "после" - жуткий сон, хочешь проснуться и нельзя. Но я знаю - явь вернется".

Так закончился его путь - от Новочеркасска до Галлиполи, от прапорщика до капитана Русской армии генерала Врангеля, ветерана Марковского полка.

И хотя пуля настигла Сергея Эфрона только 16 ноября 1941 года в Орловском централе, он все равно пал "на той далекой, на Гражданской". И мы, а не "комиссары в пыльных шлемах", склоняемся перед памятью доблестного русского офицера, так много претерпевшего за свою преданность России, которую в разные годы своей жизни - и в разные периоды ее истории - он понимал по-разному. Не нам судить его за то, что последнее понимание привело к трагическому исходу. И уж во всяком случае - именно Сергею Эфрону русская поэзия обязана несравненными цветаевскими "Лебединым станом" и "Перекопом".

Павлов В.Е. "Марковцы в походе на Москву"
2 взод, 5 роты, 2 батальона, 1 Марковского полка, Добровольческой армии.
Боевые действия марковцев за период нахождения полка в корпусном резерве

Фронт 1-й дивизии, базирующейся на Белгород, проходил в северо-восточном направлении у города Короча в 50 верстах от Белгорода; к северу в 25 верстах у станции Сажное; к западу в 20 верстах у станции Томаровка; к юго-западу в 25 верстах у села Борисовка. Общее протяжение до 100 верст. Фронт был занят, вернее, наблюдался незначительными частями кавалерии, за которыми стояли батальоны корниловцев, а в западном направлении инженерная генерала Маркова рота. Ввиду такой слабости фронта генерала Маркова полк был в любой момент готов к выступлению. Для собственного обеспечения он имел в 6 верстах, в селе Черная Поляна, свою конную сотню.

На следующий день после взятия Белгорода 3-й дивизией126 был взят Харьков. Красные отходили отчасти на Белгород. Им навстречу направляется поездом с двумя орудиями 1-й батальон. Но красные бросают свои поезда и уходят в западном направлении.

14 июня батальон возвращается в Белгород, но не застает в нем 2-го и 3-го: они, успев пополнить свои роты до 100 штыков, срочно кинуты на север, где красные начали наступление. В семидневном бою, то наступая, то отступая, они (без 5-й роты) разбили пятитысячную группу и выдвинулись верст на десять к северу, захватив до 900 человек в плен и, по показаниям пленных, нанеся ей огромные потери. Дрались красные отчаянно. Оказалось, их части были сформированы еще в начале 1919 года из добровольцев и бились с немцами, когда те перешли в наступление на Северном и Западном фронтах. Ими командовали бывшие офицеры. Один из них, будучи раненым, отстреливался из револьвера до последнего патрона. Дерзко действовал красный бронепоезд “Черноморец”.

Отличный вид был у пленных. “Довольно воевать!” — заявляли они. И не захотелось марковцам расстаться с ними: решили из желающих сформировать часть. Набралось до 300 человек — целый батальон. Им дали винтовки и на ночь поставили в охранение. Сбежало 30 человек. Доверять нельзя, и отправили всех в тыл.

19-го оба батальона вернулись в Белгород, недосчитывая в своих рядах свыше 200 человек.

В последнем бою приняла участие приехавшая из Волчанска 5-я рота, но как резерв. Удалось лишь послать “для обстрела” взвод “мальчиков”. Перед этим роту смотрел командир батальона, полковник Шульга. Он был поражен, увидев не 28 человек, а 180.

1-й Офицерский взвод представляет командир роты. Полковник Шульга проходит перед его фронтом, серьезно всматриваясь в глаза каждому офицеру.

2-й взвод — добровольцы. Он медленно идет; в его глазах добрая улыбка; останавливается и обводит глазами опять и опять строй “мальчиков” .

3-й и 4-й взводы. Перед полковником Шульгой стояли русские солдаты, те самые, которых он отлично знал, которыми командовал, пока их не разложила революция. Он прошел перед их фронтом, глубоко и серьезно глядя в лицо каждому.

“Солдаты, добровольно ставшие в строй”, — сказал ему командир роты.

Что-то старое, родное читал в глазах солдат, в их выправке полковник Шульга. Он до того был поражен ротой, что даже не поздоровался бы с ней, если бы ему не напомнил командир роты.

В то время, когда 2-й и 3-й батальоны вели бой у станции Сажное, красные вклинились в расположение дивизии верстах в 20 западнее железной дороги. Для ликвидации была послана 3-я рота прямо с обеда по случаю ее ротного праздника. Рота ночью на подводах тряслась в “утомленном” состоянии, а утром, войдя в соприкосновение с противником, развернулась во всю мощь своих 200 штыков (1-й батальон получил пополнение), легко принудила его отойти в исходное положение и вернулась в Белгород.

Через два-три дня после возвращения со станции Сажное 3-й батальон получил приказание срочно выступить на погрузку. Он остановился на станции Основа близ Харькова. Вызов объяснялся неустойкой частей 3-й дивизии у Богодухова. Но через несколько часов по прибытии было сообщено о восстановлении там положения. На следующий день батальон уже ехал обратно.

23 июня 5-я рота получает задание: по полуротно расположиться на станциях Казачья Лопань и Наумовка с целью: во-первых, обеспечения сообщения Харьков—Белгород, которому угрожают с востока банды зеленых, скрывающихся в лесистой местности, а с запада красные отряды, могущие просочиться с фронта, проходившего всего в 30 верстах от этих станций и наблюдаемого лишь кавалерийскими разъездами; во-вторых, вести наблюдение за рабочими находящихся в этих пунктах сахарного и спиртового заводов. Роте придавалось четыре пулемета. Расстояние между этими станциями 15 верст. Командировка не из спокойных, но интересная.

Условия в которых оказались обе полуроты, были отличными. Администрация заводов во всем пошла им на помощь. Командировка внешне была похожа на пикник: был спирт, были свежие продукты, яйца, сало и в изобилии сахар. Взвод “мальчиков” наслаждался молочными продуктами, гоголь-моголем. Полуроты стояли в заводских зданиях, не обременяя жителей и рабочих. Производили небольшие занятия и несли дозорную службу.

Это была видимая внешне часть жизни полурот, но за нею и невидимая разведывательная: опросы приезжающих с разных сторон крестьян, как бы просто ради любопытства, о том, спокойно ли в селах и деревнях, далеко ли красные, как жилось при них и т. п. Части чинов роты давались “отпуска” в рабочие поселки, хутора также с целью разведки. Молодежь ходила в поселки сахарного завода и заводила там знакомства. Отпускные возвращались с совершенно утешительными сведениями: рабочие спокойны, большевистских настроений среди них нет. Не было никаких сообщений о каких бы то ни было происках большевиков. Рабочие совершенно не жаловались на свое положение: жили они в заводских домиках с участками земли, имели коров, кур, свиней; жили в достатке. Интересовались Белой армией и, видимо, не испытывали какого-либо недоверия к ней.

Рота пробыла в командировке неделю и 29 июня возвратилась в Белгород, неохотно расставшись со спокойной, не успевшей надоесть ей жизнью. Она была весьма огорчена, узнав, что за время ее отсутствия приезжал генерал Деникин и ей не пришлось видеть своего Вождя.

Возвращение 5-й роты в Белгород, как оказалось, вызвано было не прекращением беспокойства за район, а наоборот: группа красных войск, находившаяся у большой слободы Борисовки, перешла в наступление наперерез линии Харьков—Белгород, то есть в тыл 1-й дивизии, что потребовало направить сюда большие силы. 29 июня на станции Наумовка разгрузился 1-й батальон с 1-й батареей. 30 июня он встретил наступающего противника всего в 12 верстах от железной дороги. Наступление батальона быстро остановилось: он оказался под охватом. Затем этот охват стал еще более глубоким, и велся он новыми частями. Положение создалось критическое: батальону угрожало окружение. Посланная резервная рота могла лишь, жертвуя собой, позволить остальным ротам как-то выйти из окружения. Но произошло чудо: явный успех красных сорвала сдача в плен целого их батальона в 400 штыков, совершавшего обход. Сдача этого батальона на глазах всех красных убила их порыв. Марковцы немедленно перешли в наступление и уже не встретили сопротивления.

Сдавшимся батальоном командовал шт.-кап. Дубинин. Он произвел на всех впечатление крайне мужественного начальника, владевшего своими подчиненными и собой. Ни тени смущения, растерянности. Он заявил, что сдал в плен свой батальон с полного согласия всех его чинов. Не поверить этому было нельзя. В Дубинине всеми чувствовалась огромная моральная сила, и перед ней не устоял командир батальона, капитан Слоновский127.

“Вы меня можете расстрелять, но не оскорблять!” — заявил он. И этого было достаточно, чтобы гнев против него исчез. Его и десятка три солдат, по его выбору, тут же назначили в команду разведчиков при батальоне, а спустя некоторое время он уже командовал ею, силой в 100 штыков, выполняя бесстрашно любое задание.

На следующий день 1-й батальон взял огромную слободу Борисовку, имеющую до 40 000 жителей. Однако доминирующие над ней высоты за речкой, с древним женским монастырем, взять не удалось. 3-я рота готовилась атаковать ее ночью; 1-я батарея вела пристрелку. Батарея красных мешала ей, ее стрельбу корректировал наблюдатель с колокольни монастыря. Обстрелять колокольню? Несколько шрапнелей, и, как стон раненого, отозвался один из колоколов, в который попал осколок. Стон, болезненно отозвавшийся в сердцах марковцев. Ночью высоты с монастырем были взяты. На много верст вокруг открывался с них вид. Видна и железная дорога Харьков—Готня с курсировавшим по ней бронепоездом красных.

Группа офицеров батальона с капитаном Слоновским пришла в монастырь поклониться его святыням. Их встретили настоятель монастыря и игуменья. Настоятель благословил защитников Веры Православной и роздал всем черные монашеские четки — символ служения Церкви и людям. Офицеры были тронуты глубоко этим благословением. Надев четки на руки, они сочли этот дар относящимся не только к ним лично, но и ко всему полку; сочли, что все марковцы с этого дня могут носить монашеские четки.

Судьба как бы сама направляла марковцев на путь христианского служения Вере и Отечеству, Церкви и людям. И тогда вспоминали... Когда в Новочеркасске формировался 1-й Офицерский батальон, в его рядах поднимался вопрос о создании “крестовых” рот, которые имели бы на своих погонах кресты — символ похода за Веру и Отечество. Но тогда комиссия установила голые, черные погоны с белой выпушкой — символ Смерти и Воскресения. Вспоминали и благословение другой женской обители Покровского монастыря под Екатеринодаром. Говорили и о благословении святого Сергия Радонежского — небесного покровителя полка и шефа генерала Маркова.

Необычайно было видеть марковцев с монашескими четками на руке. Те, кто их носил, носил с достоинством. Говорила принадлежность формы марковцев. Но это не привилось, начальство полка отнеслось не серьезно, оно не огласило этот глубокий по смыслу факт по полку, предало его забвению. Может быть, потому, что знало — в разгаре жестокой борьбы невольно глохнет голос христианской совести, ожесточается сердце и неизбежны нарушения долга, связанного с ношением четок. Молчал о благословении и полковой священник. Но о них не все забыли: были, которые в своей жизни и поступках мысленно перебирали шарики четок.

Со 2 по 21 июля 1-й батальон стоял сравнительно спокойно у Бори-совки. Происходили стычки с партиями красных; было наступление двух рот батальона на станцию Ново-Борисовка, после которого батальон оседлал железную дорогу Харьков—Готня; был и смелый ночной налет красных на одну из рот, рассеявший ее и часть ее заставивший пролежать ночь в топком болоте. За эти дни немало сдавалось красных, и однажды целая рота с командиром роты и командиром батальона — офицерами.

Стало известно о сосредоточении у станции Готня больших сил противника. 18 июля из Белгорода к Борисовке пришел 4-й батальон (до 800 штыков) и занял участок, седлавший железную дорогу.

За минувшие недели в Белгород прибывали большие партии пополнений из мобилизованных и отчасти из пленных. Небольшая часть из них пошла на пополнение 2-м и 3-м батальоном, но большая часть на формирование 4-го батальона и на формирование Кабардинского полка, который в Донбассе вошел в Марковский полк. В короткое время 4-й батальон и команда пеших разведчиков при нем имел до 1000 штыков; одна из рот была офицерской. На его формирование были выделены кадры из полка. Считалось, что этот батальон, при формировании 2-го Марковского полка, перейдет в его состав. В Кабардинский полк ушел лишь кадр, который остался в нем со времен Донбасса. Он развернулся в шесть рот, по 200 штыков в каждой, при нужных командах. Полк вошел в состав 1-й дивизии.

Сосредоточение сил красных у станции Готня обратило на себя серьезное внимание потому, что одновременно сосредоточивались и огромные силы красных против стыка 1-го корпуса с левым флангом Донской армии, седлавшим железную дорогу Валуйки — Елец. Ожидался одновременный удар этих группировок, грозивших охватить 1-ю дивизию с обоих флангов. Это и вызвало отправку 4-го батальона к Борисовке. С прибытием его на фронт, 1-й батальон выделил одну роту к станции Томаровка, где стояла Марковская инженерная рота, для усиления заслона Белгороду.

В ближайший день обеим ротам с помощью двух бронепоездов приказано было произвести глубокий налет в сторону Готни. Роты были Погружены в товарный поезд, впереди которого пошел легкий бронепоезд, а сзади тяжелый. Определенной линии фронта не было, и бронепоезда с ротами выдвинулись более чем на 10 верст, когда только их встретил бронепоезд красных. Но продвижение составов продолжалось.

Вдруг задний тяжелый бронепоезд начал обстреливаться батареей красных от леса к югу от железной дороги, и оттуда показалась цепь красной пехоты, направляющаяся, чтобы пересечь путь сзади составов Составы дали полный ход назад, но... снаряд попадает в поезд с ротами; один вагон, а за ним и несколько других сходят с рельс. Потрясение сильное. В ротах убитые, раненые, контуженые.

Пехота красных стремительно бежала к железной дороге; их батарея и бронепоезд бегло обстреливали составы. Положение создавалось критическое. Марковцы, оправившись от удара, выдвинулись навстречу цепям противника. Бронепоезда стреляли всей мощью своих орудий и пулеметов, поддерживая их. Весь день шел бой, но сопротивление потерпевших катастрофу сломлено не было. И только ночь, когда ослаб артиллерийский огонь красных, дала возможность подобрать жертвы крушения и боя и очистить путь. К утру было вывезено около 120 человеческих жертв, из них 80 человек инженерной роты. К счастью, само полотно оказалось неповрежденным.

Стало известно, что красные готовятся перейти в наступление на флангах 1-й дивизии в первых числах августа. Командир корпуса, генерал Кутепов, решил безотлагательно разбить Готненскую их группу. Для выполнения этой задачи предназначался отряд генерала Третьякова, в который вошли стоящие на фронте: 1-й и 4-й батальоны марковцев, Марковская инженерная рота, 10-й гусарский Ингерманландский полк, 10 орудий, 3 бронепоезда и прибывший из тыла, только что сформированный 2-й Корниловский Ударный полк. Корниловцы должны наступать вправо от железной дороги Белгород—Готня; вдоль нее Марковская инженерная рота; далее влево 1-й батальон марковцев и вдоль железной дороги Харьков—Готня 4-й их батальон.

23 июля отряд начал наступление. Тяжелые бои выпали на долю 1-го батальона в лесистой местности. Ему пришлось, действуя поротно, выбивать противника из деревень, лесов, хуторов. Красные переходили в смелые контратаки, местами налетали на роты во фланг и тыл; едва не захватили два орудия, отбившиеся картечью и пулеметами. Особенно жестоко дрался Грайворонский коммунистический полк. Но батальон неуклонно продвигался вперед. Успешному продвижению батальона помогала его команда конных разведчиков во главе с поручиком Ершовым. Отважен, смел, смекалист был поручик Ершов, человек уже пожилой. Он слыл в батальоне за “генштабиста”, имевшего большое влияние на командира батальона. И вот он убит. Потеря, которую остро почувствовали все.

24 июля отряд берет станцию Готня. 1-й и 4-й батальоны берут село Красная Яруга в 9 верстах к западу от станции. В последующие дни, продолжая теснить красных уже в северном направлении, батальоны занимают станцию Юсупове, в 20 верстах к северу от Готни. Ими взяты были за наступление тысячи пленных. За 38 дней боев у Готни 1-м батальоном и 13 дней 4-м батальоном в общей сложности было потеряно до 350 человек. Инженерная рота потеряла до 100 человек.

29 июля батальоны марковцев, смененные частями 3-й дивизии, ушли: 1-й в резерв в село Ракитное близ станции Готня, где простоял до 5 августа; 4-й батальон в Белгород.

Еще в начале июля красные перешли в наступление на слабый Корочанский отряд полковника Морозова, состоявший из батальона корниловцев и полуконного 17-го гусарского Черниговского полка128. Для него создалась угроза быть отрезанным от Белгорода, так как стоявший влево от него 1-й конный генерала Алексеева полк, растянутый на 30 верст, не мог сдержать противника. На помощь посылаются 2-й и 3-й батальоны.

6 июля ночью они тронулись на подводах. Днем ехали под палящими лучами солнца, в густой пыли. Особенно страдал взвод “мальчиков” 5-й роты. Приходилось в каждом селе поить их молоком и оттягивать от воды. До Корочи 50 верст, куда доехала только 5-я рота, а остальные остановились, не доезжая до нее 12 верст.

7 июля 2-й батальон перешел в наступление на села Самойлове и Кащеево и хутора к югу: 5-й ротой со стороны Корочи, 8-й с запада; остальные с юга. В первый раз молодая рота вступала в бой. Ее направление хутор Холодный и село Самойлове. По крутому скату лощины у хутора Холодного видны свежевырытые окопы. Все наступление роты на виду у противника. Она сразу же взяла быстрый шаг. “Мальчики” на правом фланге; за ними Офицерский взвод и два пулемета. Красные открыли огонь, когда рота подошла шагов на тысячу. Атака. Через голову первой цепи, спускавшейся в лощину, стреляют пулеметы. “Мальчики” выдыхаются; цепь их расстраивается. Офицерский взвод спешит поддержать их. Красные не выдерживают атаки и бегут. Перед ротой
они быстро отходят от хуторов южнее. В Самойлове их уже не оказалось: с противоположной стороны в него вошла 8-я рота, которая, преследуя противника, заняла село Кащеево.

Задача выполнена быстро и решительно, и, в сущности, двумя ротами. Другие две роты, пройдя оставленные красными хутора, были Направлены на помощь корниловцам, отходившим под давлением к Короче. Совместно они опрокинули красных и заняли село Плотавец. Потери незначительные: в 5-й роте убито четыре “мальчика” и ранено шесть; ранены и два солдата. Оказалось, столкнуться пришлось с полком немцев. 5-я рота была отведена в Корочу, где ее поблагодарил полковник Морозов, наблюдавший наступление.

8 июля отряд перешел в наступление двумя колоннами: сводной из корниловцев и марковцев на село Толстое и далее на село Скородное и другой 3-й батальон марковцев, западнее, на село Холодное. Интервал между колоннами до 10 верст, охраняемый 8-й ротой в село Кашеево. Но едва началось наступление, как красные выбили роту из Кащеева и стали продвигаться к Самойлову, угрожая флангам обеих колонн. Приказание: 8-й и 5-й ротам восстановить положение. И опять 5-я рота быстрым маршем шла к Самойлову. Прежняя позиция красных еще не была занята ими. Рота подходила к Самойлову, в которое с другой стороны входил противник.

На этот раз в резерве у нее взвод “мальчиков”. И вдруг справа из лощины появляется цепь красных. Опасность огромная, и устранить ее можно лишь этим взводом и только решительной атакой. Но... “мальчики”. Все же: “Вперед!” Вызываются пулеметы, часть Офицерского взвода. Пулеметы остановили красных. Подбегают офицеры. “Мальчики” летят на огромную цепь красных, встречающую их огнем, но не выдерживающую атаки. Рота занимает Самойлово, два хутора и на выгоне перед Кащеевом нарывается на пулемет. Падают убитыми два офицера и раненым солдат. Но село взято. Взято одной лишь ротой: 8-я рота, отошедшая от села к востоку, за лощину, не могла перейти ее под огнем. 5-я рота сдала ей село, по приказанию возвратилась опять в Корочу и снова получила благодарность начальника отряда. Между тем обе колонны отряда, сбивая красных с ряда позиций, выполнили свою задачу и на следующий день были отведены в Плотавец и Кашеево. Батальон корниловцев ушел на присоединение к своему полку.

Боевое крещение 5-й роты, молодой по составу, выдержано блестяще. Оба дня она имела дело с немцами, их полком, имевшим свыше 500 человек, и дравшимися гораздо лучше красноармейских. Он оставил на поле боя своих раненых и убитых, но ни одного пленного. Вот как описывает свои впечатления сестра Ксения, первопоходница, “видавшая виды”: “Когда я увидела цепи красных, так уверенно идущие во фланг, пришла в трепет, какого никогда не переживала. А увидев, как мальчики смело и решительно побежали навстречу красным тридцать против сотни, я растерялась, не знала, что делать. Упала на колени, моля Бога о спасении их роты. И совершилось чудо!” Неоднократно она потом повторяла: “Когда вспоминаю те два дня, дрожу и благодарю Бога!”

А “мальчики”? Они возбуждены до крайности, делятся впечатлениями, спорят, в чем-то упрекают друг друга. На них как будто не произвела впечатления смерть четырех их товарищей. Вышло так, что им не пришлось участвовать на похоронах погибших. Их, как и двух убитых офицеров, хоронила сестра с санитарами: первых у церкви в Самойлове, вторых в Кащееве. Стояла отчаянная жара. Через несколько дней за убитыми приехали родные из Волчанска. Отец одного юноши в кармане сына нашел револьвер “бульдог”, взятый им из дома.

До конца июля простояли марковцы со слабым Черниговским гусарским полком125 в районе Корочи, не тревожимые противником. И это несмотря на то, что занимали положение на фланге дивизии, имели разрыв с донцами, стоявшими в 30 верстах к востоку, в районе города Н. Оскол, и находились под угрозой охвата и обхода флангов. Исключение два дня. Первое — удачный налет трех рот на село Толстое, из которого красные были выбиты с серьезными для них и ничтожными для рот потерями. Второе через несколько дней, как бы в отместку, налет красных на село Плотавец, кончившийся для их полка полной неудачей. Их налет был в полдень, когда марковцы только что проснулись и ожидали приезда кухонь с обедом. В охранении стояли посты гусар и... проворонили подошедшего к селу по лощинам противника. В ротах переполох. Бойцы раздеты, разуты, сонные.

Героиней дня оказалась опять 5-я рота. Ее взводы один за другим выскакивали из села на северную окраину, разворачивались фронтом на восток, откуда наступал противник, и без задержки шли вперед. Рота наступала, имея взводы уступом кзади слева. Так получилось: Офицерский взвод, слева уступом шагов сто взвод “мальчиков”, затем солдатские. Красные были моментально смяты и обратились в бегство, спасаясь в лощину с голыми краями. Лощина их не спасла: подъехавшие пулеметы косили их. Спасла от огня глубокая промоина на дне лощины, но... не спасла от плена: свыше 200 человек было вытащено из этой промоины. Несколько затяжной бой был лишь на восточной окраине села у других рот. Но в общем, через час все было кончено. 5-я рота потеряла только двух человек, а другие около 20-ти.

С ликующими лицами “мальчики” вели в село пленных. И опять среди них громкие разговоры, шутки, смех: ведь они выбегали строиться кто в чем был без рубашек, фуражек, один без ботинок, а один даже без патронов, не найдя их в поднявшейся кутерьме. Почему-то особенно смеялись над тем, кто оказался босым, и здорово разозлили его. Командиру роты пришлось на вечерней молитве выделить его среди других: “Без ботинок не важно, но без патронов хуже”.

Спокойное стояние на месте стало сильно надоедать марковцам. Недоумевали, “почему стоим, когда противник явно слаб?”. А “мальчики” ставили твердый вопрос: “Когда же в наступление?” От возвращающихся в часть узнавали о наступлении на других фронтах: взята Полтава, Екатеринослав; от Царицына Кавказская армия наступает на север; даже у Готни 1-й и 4-й батальоны наступают и взяли ее.

Узнали, что генералом Деникиным отдана директива о наступлении на Москву. Но она отдана давно, 20 июня, месяц назад. “Скорей на Москву!” — стремление всех. Но... 30 и 31 июля батальоны, смененные частями Партизанского генерала Алексеева полка, на подводах отправились обратно в Белгород.

Трехнедельная стоянка у Корочи не оставила никаких впечатлений: пришли, постояли и ушли, потеряв едва 100 человек. Расположились по старым квартирам и занялись своим делом. 1-го батальона в городе не было, а про прибывших забыли: даже пополнений не дали, и остались они в составе 400—500 штыков (в 1-м до 700 штыков). Роты не видели и даже мало чувствовали присутствие командиров батальонов и тем более командира полка. Штаб полка жил обособленной жизнью с несколькими командами, никуда не выступавшими. Такая отчужденность была неприятна для офицеров в ротах. Командир полка не знал даже лично своих командиров рот; не знал нужды и духовных запросов своей части. Батальоны, роты шли в отдел, что-то делали, выносили какой-то опыт и в боевом отношении, и в других, и их об этом не спрашивали. Обмена опытом не было.

В Белгороде говорили, что начинается формирование 2-го полка129. Конечно, все рады, но удивлялись, почему так поздно, когда на фронте уже действует 2-й Корниловский. Еще в Купянске узнали, что начнется формирование 2-го и 3-го полков, офицерским кадром которых будут 7-я и 9-я Офицерские роты, а роты эти до сего времени в боях, несут потери. Кто-то об этом не думал. Запасный батальон? Он был, в сущности, этапной инстанцией, через которую проходило пополнение без того, чтобы там должным образом велась его подготовка. Его командиры менялись, пока в конце концов командиром его не стал офицер, ни дня не прослуживший в полку. Должной связи между начальниками в полку не было. Она начиналась лишь с командиров рот и ниже. И надо сказать, что штаб дивизии и генерал Тимановский были более доступны и там знали лучше и глубже мысли и настроения марковцев.

Первый полк в бою
2-й и 3-й батальоны полка в Белгороде. 1-й все еще у Готни в с. Ракитном. Отдыхают день, другой, третий, никаких сообщений, никаких приготовлений.

Но узнали — на фронте бои: дивизия перешла в наступление. На Москву? — возникала мысль, которую как будто подтверждал слух о провезенных на фронт танках. Однако оказались сомнительными предположения о наступлении на Москву: в этом случае полк не оставался бы в 30 верстах от фронта. Для проверки марковцы ходили на вокзал и видели там стоящие составы штабов корпуса и дивизии, связанные телефонными проводами; видели прибывший состав с ранеными и пленными; бронепоезд и вспомогатель к нему и ничего больше. Расспросили раненых корниловцев, и те говорили о простом наступлении с какой-то ограниченной целью. Это проводилась операция с целью ослабить ожидаемый удар 14-й красной армии, но обо всем этом марковцы не знали. А на четвертый день вечером во 2-м и 3-м батальонах объявлено: “Ночью выступление. Приготовиться!”

Часа в три ночи батальоны подняты, накормлены и погружены на подводы. С ними не было ни одного орудия. Куда тронулись? И только днем определили — на Корочу. Опять тряска в жару, пыль и в течение минут десяти под проливным дождем. Красиво выглядели все от смеси пыли и дождя. Ворчали: “Стоило нам возвращаться в Белгород, чтобы через четыре дня ехать обратно?” С наступлением ночи колонна втянулась в село Коренек и остановилась. Командиры рот и начальники пулеметных команд вызваны к начальнику колонны, полковнику Наумову. Обстановка: противник большими силами занял Корочу, Попово, Плотавец и ряд хуторов. Ожидается его наступление или в направлении на Белгород, или в тыл находящимся в бою частям 1-й дивизии. Задача батальонам восстановить положение: ночной атакой взять Корочу.

6 августа. Ночь тихая и темная. Батальоны, проехав на подводах еще 5 — 6 верст, разгрузились. Наступать: 3-му батальону вправо от дороги, 2-му влево, выделив одну роту для атаки хутора, находившегося в 2 верстах от города к западу; пулеметы на катках; выслать вперед редкие цепи, которые обозначат, остановившись перед городом, рубеж начала атаки; от каждого батальона одна рота в резерве.

Дозорные цепи не идут, а ползут. Они залегли, когда на темном фоне неба стали видны крылья мельниц. Окраина города и слившаяся с ним Погореловка близки. 600 шагов? 1000? Пошедшая влево рота идет смелее, она знает, что перед самым хутором будет балка. Вот и она. Видны очертания домов по ту сторону. Чтобы атаковать хутор, как сказано, в 3 часа (в роте условлено по первому выстрелу у города), нужно спуститься в балку и подползти к хутору. Балка оказалась глубокой, с топким дном, с густым на дне туманом; ничего не видно, глохли даже голоса. Конечно, цепь расстроилась, но каждый знал свою задачу.

3 часа... “Вперед!” Цепи батальонов идут быстро. Тишина. И только перед мельницами их встречает слабый огонь. “Бегом!” Роты вбегают в улицы; красные выскакивают из домов. Атака застигла их, как раз когда у них был объявлен подъем. Стрельба усиливается, а когда марковцы прошли два-три квартала, их уже встречают пулеметным огнем. Загремела красная батарея, освещая яркими вспышками, но снаряды рвались за городом. Наступление застопорилось. Справа красные атаковали во фланг, но в короткой схватке были отброшены. Около 20 марковцев пало в ней. Командир 11-й роты, капитан Ждановский, организует планомерное наступление.

Левее наступление рот продвинулось вперед настолько, что линия огня красных и их батарея остались несколько сзади. Они сворачивают вправо и попадают на церковную площадь, с которой стреляет четырехорудийная батарея. Они оказались в тылу тех красных, которые сдерживали роты 3-го батальона. На площади мечутся люди... Свои?.. Красные?.. Стрельба со всех сторон. И вдруг “Ура!” из кварталов за площадью. Атаковали резервы красных. На площади роты были мгновенно смяты.

Один взвод 8-й роты вышел на западную окраину Погореловки и встретил 5-ю роту, которая, взяв хутор и рассеяв за ним колонну кавалерии, теперь подошла к городу, чтобы выполнить данную ей задачу обеспечить атаку батальонов. Сестра милосердия 8-й роты, Ольга, бросается к командиру роты с мольбой: “Капитан. Спасите наших!” Командир взвода доложил о положении. Приказав взводу обеспечивать атаку с запада, командир направил свою роту по улицам, ведущим к площади. Первые для роты потери. Но стрельба скоро прекращается, а когда рота пришла на площадь, то ее уже прошли роты с капитаном Ждановским и преследовали противника по городу, спускающемуся по скату большой лощины к реке Корочка. Светало. И видно было, как красные в беспорядке бежали через мост и по дамбе за ним. Их поливали огнем пулеметы. 3-й батальон, как и было приказано, вышел на восточную окраину города, 2-й на северную. Увлеченный преследованием, 3-й батальон шел дальше и занял деревню Бехтеревку на противоположном скате лощины.

На рассвете ротам, остававшимся в резерве, пришлось отбить атаку дивизиона красной кавалерии, неожиданно выскочившего из леска справа на склоне лощины. Едва половина его спаслась. Среди убитых был командир эскадрона, бывший офицер. И сейчас же после этого 9-я рота спешно ушла в село Проходное, в 8 верстах к югу от города, на помощь пешему дивизиону Изюмского гусарского полка132, отбивавшему наступление красных.

Ужасную картину представляла утром церковная площадь Погореловки. Свыше ста убитых и раненых марковцев и красных лежало на ней; около 30 убитых и раненых лошадей: четыре артиллерийские упряжки с двумя орудиями и двумя зарядными ящиками; лошади с пулеметными двуколками. Без преувеличения, площадь вся была залита кровью. И не только площадь, но и соседние дворы наполнены ранеными и убитыми. Полковник Наумов распорядился немедленно убрать площадь. Мобилизованы жители. Сестры и санитары перевязывают раненых и уносят убитых. Появился какой-то корреспондент с фотоаппаратом. “Запрещаю! Если и сняли, не опубликовывать”, — сказал ему полковник Наумов.

На одном дворе лежало несколько раненых 8-й роты, и среди них тяжело раненный их командир, капитан Верещагин. На груди его белел орден Св. Георгия. Капитан Верещагин и раненые рассказывали о схватке 7-й и 8-й рот на площади с резервами красных. К раненому капитану Верещагину подошел красноармеец и сорвал орден, но тут оказался красный командир, который набросился на сорвавшего, напомнил ему о приказе и сам приколол обратно орден.

Взятые в плен красные сообщили: их трехполковая бригада, Симбирская стрелковая, имевшая полный состав свыше 1000 штыков на полк, только что прибыла с Сибирского фронта, где отлично воевала “против Колчака”. Она ехала на “Деникинский” фронт с полной уверенностью снова одерживать победы. Накануне она сравнительно легко взяла Корочу, а в этот день готовилась победно наступать с двумя кавалерийскими полками. В пути на фронт бригаде был дан приказ, по которому строго запрещалось не только расстреливать или совершать насилия над белыми, но и отбирать у них что-либо, кроме оружия. Раненым белым приказывалось оказывать такую же помощь, как и своим. И в минувшем бою приказ был выполнен, но только в бою.

Вот что рассказывал через день один из чинов 8-й роты. Красные бежали из города, уведя с собой около 20 человек взятых в плен марковцев и его в том числе. Красноармейцы и их командиры не проявляли никакого озлобления против них, но подъехавший командир бригады приказал: “Чернопогонников расстрелять!” Уже темнело, когда пленных подвели к покрытой кустарником лощине. В самый последний момент он и несколько других бросились в лощину. Спасся лишь он, добравшись за ночь до “своих”.

Атака Корочи стоила марковцам больших потерь: до 60 убитыми и около 200 ранеными. Красные понесли не меньшие потери и около 100 человек пленными; потеряли три орудия, два на площади и третье уже за городом, два зарядных ящика, несколько пулеметов, двуколок, немало лошадей. С запозданием в этот день в Погореловке и в Короче звонили церковные колокола, призывая к молитве по случаю Преображения Господня. Перепуганные ночным боем жители шли искать утешения и успокоения в божьих храмах, а после литургии помолиться за “в смуте убиенных”. Шли и марковцы.

7 августа. Маловероятно было контрнаступление красных. Почти без потерь занято было село Попово, В этот день прибыл в район Корочи 1-й батальон полка и стал в Проходном, а за ним и штаб полка с запасным батальоном в 200 штыков, в селе Заячьем. В командах и запасном батальоне были удивлены, когда по приходе в Заячье части расположились как на боевых позициях, выставив охранение и выслав конные разъезды в юго-восточном направлении. Тогда никто еще не знал, что красные обходили дивизию, начав прорыв на Купянск.

В распоряжение командира полка вошли полки Изюмский и Черниговский. Его участок имел три фаса: южный — села Заячье—Проходное, 10 верст; восточный — села Проходное — Короча—Попово, 15 верст; и северный — Попово—Кощеево, до 10 верст. Общее протяжение фронта полка до 35 верст. До правого фланга алексеевцев, находившихся в 50 верстах к северу, занимал Черноморский конный полк. На полк генерала Маркова ложилась ответственная задача: обеспечивать фланг и тыл своей дивизии.

8 — 9 —10 августа противник вел атаки на всем фронте полка. Перед Корочей, несмотря на успешное поражение атак, оставлены село Казанское и деревня Бехтеевка. Фронт теперь шел по реке Корочка. Контрнаступлением было занято село Плотавец. Полк удлинил свой фронт на 5 — 6 верст. Сильная атака на город, когда красным удалось перейти на западный берег реки Корочка, была отбита. Только в эти дни к полку подошли два орудия. Тревожная ночь, непрерывные стычки.

11 августа. Ночь. В селе Плотавец по тревоге выстраиваются три роты. Их задача: провести налет на Коломийцево, где красные сосредоточивают силы и создают угрозу обхода полка слева. Роты сбивают охранение противника вдоль лощины, рассеивают его в ближайших хуторах. Головная рота уже в 3 верстах от цели, но узнает — красные наступают на Кощеево. Она в тылу у них. Ей остается менять направление и наступать вслед за красными на Кощеево.

Светало. Красные, узнав, что у них в тылу белые, повернули назад. Рота встретила их огнем и атакой, взяла до 200 человек в плен, а оставшаяся масса быстро уходила в лощину к селу Коломийцеву. Пленные принадлежали к полку немцев, с которыми рота встречалась два раза. Но одержанный успех сорван: двум ротам приказано немедленно возвращаться в Плотавец, на которое ведется наступление, а 5-й роте идти в Самойлове для обеспечения фланга полка и поддержки дивизиона Черноморского гусарского полка в селе Кощееве.

Две роты подходили к Плотавцу, когда остававшаяся там рота уже оставила его и отступала под давлением противника. Роты оказались на фланге последнего, и общим ударом всех трех рот, с поддержкой взвода артиллерии, 27-й стрелковый полк красных был смят и с большими потерями отброшен за Плотавец. Отбиты атаки и на с. Проходное. Но у Корочи красные в этот день не наступали и только обстреливали позиции 3-го батальона и город, угрожая в любую минуту атакой.

В тяжелом положении оказались жители города, принужденные безвыходно

Александр Уткин

Сударыни белогвардейки

Женщины, о которых не принято вспоминать 8 Марта

Правда, и они, эти представительницы прекрасного пола, отнюдь не считали Международный женский день своим праздником. Ибо он был учрежден в России их смертельными врагами - большевиками, войну с которыми - причем не на жизнь, а на смерть - им довелось пройти.

Однако когда же, как не в первый месяц весны, найдется повод поговорить о боевых подругах господ белогвардейцев. Вдобавок они совсем не воспеты так, как, скажем, знаменитая деятельница Коммунистической партии Лариса Рейснер (прообраз Комиссара из "Оптимистической трагедии" Всеволода Вишневского). Да и в мемуарной, военно-исторической литературе русского зарубежья женщинам, сражавшимся на стороне белых, отведено очень малое место. Неудивительно, что даже на протяжении последних 15 лет, минувших после падения советской власти в России в начале 1990-х годов, постоянно упоминаются лишь два имени героинь-контрреволюционерок.

РУССКАЯ ЖАННА Д'АРК
Надо полагать, читатели, интересующиеся российской военной историей и историей отечественных спецслужб, легко догадаются, что речь идет о Марии Бочкаревой и Марии Захарченко-Шульц. Впрочем, первую из них признать, как говорится, "активной участницей" Гражданской войны можно с огромной натяжкой. В отличие от "бешеной Марии", запомнившейся миллионам зрителей по телевизионному фильму "Операция "Трест", где роль Захарченко-Шульц с блеском исполнила актриса Людмила Касаткина.

А вот Мария Леонтьевна Бочкарева прославилась в период Первой мировой войны и стала известна всей России еще до Октябрьской революции 1917 года. Напомню, что родилась она в 1889 году (по одним данным, в деревне Никольское Кирилловского уезда Новгородской губернии, откуда спустя 6 лет семья перебралась в Сибирь; по другим - в Сибири). В 15 лет была выдана замуж, но с супругом-пьяницей вскоре рассталась и сошлась с неким Яковом Букой, оказавшимся уголовником. Как утверждают некоторые источники, к 1914 году Бочкарева успела поработать и укладчицей рельсов на Транссибирской магистрали, и "прислужницей" в публичном доме.

Тем не менее после начала войны с Германией и Австро-Венгрией Мария решила отправиться на фронт. И не в качестве сестры милосердия, а солдата. "Мое сердце рвалось туда, - вспоминала она впоследствии, - чтобы принять крещение в огне и закалиться в лаве. Моя страна звала меня". Обращение к командованию расквартированного в Томске запасного батальона, естественно, результатов не принесло: молодой женщине, вдруг пожелавшей лично биться с врагами царя и Отечества, посоветовали обратиться к самому императору, поскольку только Николай II мог дать согласие на зачисление в состав армии столь необычного для того времени добровольца. Бочкарева послала телеграмму государю в Петроград, оттуда пришел положительный ответ.

В феврале 1915 года после трехмесячного обучения Мария оказалась в рядах 28-го пехотного Полоцкого полка. В первом же бою с немцами - бою неудачном - вынесла из-под огня 50 раненых сослуживцев, затем снова участвует в атаках, ходит в разведку. Ее производят в старшие унтер-офицеры, награждают Георгиевским крестом и тремя Георгиевскими медалями (согласно иным источникам, она - полный Георгиевский кавалер).

Когда вслед за Февральской революцией и свержением самодержавия пошел процесс разложения русской армии, несколько раз раненная фронтовичка выдвигает идею создания женских формирований для пробуждения ратного духа у деморализованных солдат. Сразу около двух тысяч соотечественниц откликнулись на призыв Бочкаревой. Она сама произвела тщательный отбор среди волонтерок, отсеяла всех мало-мальски склонных к флирту с офицерами-инструкторами, поддавшихся на большевистскую агитацию...

В конце июня 1917-го сколоченный ею батальон (300 штыков) отбыл на передовую и 8 июля участвовал в первом бою с противником. Доблесть этих воительниц была отмечена командованием, русская Жанна д"Арк (так называли Марию некоторые восторженные журналисты и политики), получившая перед выездом на фронт чин прапорщика, становится вскоре подпоручиком и поручиком, в России организуются аналогичные подразделения, но ни на страну, ни на армию пример женского самопожертвования, к сожалению, не повлиял.

Власть захватили большевики, объявившие о намерении заключить без промедления мир с австро-германским блоком. Бочкарева распустила свой батальон и поехала домой. По дороге, в Петрограде, имела беседу с Лениным и Троцким, безуспешно пытавшимися склонить Марию на свою сторону. Зато откликнулась она на просьбу генерала Корнилова совершить агитационную поездку в Великобританию и США, дабы Лондон и Вашингтон оказали помощь и поддержку Белому движению. Вернувшись осенью 1919 года на Родину, Бочкарева встречается с адмиралом Колчаком, уговорившим ее продолжить службу и сформировать добровольный санитарный отряд. Дела у Марии развивались успешно, однако дни верховного правителя России уже были сочтены.

Части Красной армии наступают, белогвардейским руководителям не до отряда Бочкаревой, и она уезжает в Томск. Здесь в январе 1920 года после занятия города большевистскими войсками ее арестовывают. В мае Мария была расстреляна (хотя, как уверяет один из исследователей, Бочкарева уцелела, "нашла свою любовь и обрела семью", а "скончалась уже после Второй мировой войны").

"БЕШЕНАЯ МАРИЯ"
Иначе сложилась судьба второй Марии - Захарченко-Шульц, что и немудрено, поскольку принадлежала она, не в пример Бочкаревой, к правящему сословию Российской империи.

Мария Владиславовна родилась в декабре 1893 года в дворянской семье Лысовых, имевшей поместье в Пензенской губернии. Окончила с золотой медалью Смольный институт. В 1913 году выходит замуж за поручика лейб-гвардии Семеновского полка Михно (согласно книге белоэмигранта-публициста Бориса Прянишникова "Незримая паутина"). Он погиб в самом начале войны с германцами и австро-венграми. Молодая вдова, к тому же только-только родившая дочь, не собиралась, однако, предаваться отчаянию и находить утешение в заботе о ребенке. Мария Михно пожелала заменить на фронте павшего супруга и добилась своего.

Сражалась вольноопределяющаяся Елисаветградского гусарского полка храбро, не раз ходила в разведку, была удостоена двух солдатских "Георгиев". А вернувшись после Октябрьской революции и полного развала русской армии домой и обнаружив там разоренным родное имение, собрала под свое начало нечто вроде партизанского отряда из офицеров, студентов, гимназистов-старшеклассников. Эти своего рода "антинародные" мстители уничтожали организаторов и активных участников погромов поместий и убийств их владельцев. Попутно Лыкова-Михно занималась тайной переправкой добровольцев, намеревавшихся биться на стороне белых в разгоравшейся Гражданской войне. Так Мария встретилась с другом покойного мужа полковником (Прянишников утверждает, что ротмистром) Захарченко, пробиравшимся на восток, где сравнительно недалеко от Пензы находились антисоветские войска.

Кстати, сама вдова Михно проживала в собственном имении, но не в бывшем барском доме, где разместились местные большевистские власти, а в маленьком флигеле во дворе. Отсюда она вела активную подрывную работу против коммунистического режима. Здесь нередко укрывала своих сподвижников и устремлявшихся в белогвардейские армии добровольцев. Прятавшийся у Марии Захарченко вскоре стал ее вторым мужем, с ним она и ушла к утвердившемуся на Юге России Деникину, когда на след ее нелегальной, так сказать, эвакуационно-террористической группы вышли чекисты.

Далее последовала кровавая круговерть Гражданской войны: непрерывные бои с частями красных, поход на Москву, поражение деникинской армии, отступление, передышка в Крыму, новое наступление белых, возглавляемых теперь генералом Врангелем, и окончательный разгром. По словам Бориса Прянишникова, Мария Захарченко "участвовала в кавалерийских атаках, была ранена. Второй муж, командир конного полка... погиб в бою под Каховкой". Воспитанница института благородных девиц, отмечается в одном из современных источников, "еще более ожесточилась. Сама казнила захваченных в плен красноармейцев - расстреливала их из пулемета, чем заслужила прозвище "Бешеной Марии".
В эмиграции вторично овдовевшая женщина выходит замуж в третий раз - за штабс-ротмистра Георгия Радковича, которого она, по данным Бориса Прянишникова, знала с юных лет, еще с Петербурга, где молодые люди встретились на танцевальном вечере. Захарченко и Радкович вступили в Русский общевоинский союз (РОВС). Его фактический (а после смерти Врангеля и юридический) лидер генерал Александр Кутепов не желал сидеть сложа руки. За ним, пишет Прянишников, пошли "не склонившие голов после провала белого движения... готовые пожертвовать жизнью в борьбе за Россию... они носились с мыслями о терроре против новых властителей, об организации подпольного движения..."

Опыт подобной работы у Марии Захарченко был с 1918 года, сидеть сложа руки ни она, ни Радкович тоже не собирались, поэтому неудивительно, что супруги вскоре стали самыми ближайшими сотрудниками Кутепова (он, указано в некоторых публикациях, являлся дядей Марии Владиславовны).

Что произошло потом, в общем и целом известно из того же телефильма "Операция "Трест": оперативная игра Лубянки с РОВСом, неоднократные поездки Захарченко и Радковича, имевших документы на имя четы Шульц, в СССР, где они работали якобы с активистами мощной нелегальной монархической организации (в действительности - с агентами ОГПУ), а затем, когда выяснилось, что все происходящее - отлично выполненная затея чекистов, отчаянные вылазки на советскую территорию для совершения терактов. Летом 1927 года Мария Захарченко и Георгий Радкович погибли в перестрелках при попытках их задержать (кое-где говорится, что они покончили с собой, оставив, как было заведено у белогвардейцев-добровольцев, последнюю пулю себе).

БЕССТРАШНЫЕ
Но были у белых и куда менее известные подпольщицы, чем Захарченко-Шульц. Например, исключительную роль в спасении офицеров в Москве и отправке их на Дон и в Оренбург сыграла сестра милосердия Нестерович, без устали собиравшая для них по крохам деньги и организовавшая эвакуацию своих подопечных через солдатский "Союз бежавших из плена", снабжавший недавних командиров ныне рухнувшей императорской армии своими документами. Вдобавок на станциях Грязи, Воронеж, Лиски солдаты из "Союза..." дежурили на вокзалах, помогая отбить схваченных офицеров от мести бегущих с фронта дезертиров и хулиганствующих люмпенов. Первая партия (142 человека) уехала из Первопрестольной врассыпную с разных вокзалов, затем было доставлено 120 офицеров в части атамана оренбургского казачества Дутова. Всего же из Москвы благодаря Нестерович удалось благополучно выбраться и примкнуть к белогвардейским войскам 2627 офицерам и юнкерам (по данным исследования Волкова "Трагедия русского офицерства").

"Спасение" - в этом слове нет ни малейшего преувеличения. Спустя несколько месяцев в Москве будет развязан полномасштабный красный террор, уже фактически давно бушевавший на просторах объятой смутой России. Откроем воспоминания Зинаиды Мокиевской-Зубок, проживавшей весной 1918 года в Ростове-на-Дону: "...Женя искала своего младшего брата, добровольца; она не знала, что с ним. Она попросила меня пойти с ней в здание университета, куда свозили трупы всех расстрелянных и замученных (в этом же здании университета разъяренная толпа по указанию какого-то тупоумного студента вывела профессора Колли и перед домом расстреляла)... Со страхом мы вступали в огромный зал. Весь ужас описать невозможно, настолько все трупы были изуродованы, что опознать их можно было по одежде или по особым приметам. До сих пор в моей памяти стоит этот огромный зал, где помещалось не меньше тысячи человеческих останков..." (к счастью, как потом оказалось, брат Жени успел уйти с Корниловым в 1-й Кубанский поход).

Вот почему нет ничего удивительного в том, что Зина Демьяненко (девическая фамилия Мокиевской-Зубок) приняла активное участие в деятельности тайной организации, помогавшей выбраться из Ростова оставшимся в городе по каким-либо причинам бойцам Добровольческой армии, скрывавшимся зачастую в склепах на кладбищах, в водопроводных люках. Им доставали пищу, одежду. Через своего человека в ЧК оформляли надежные документы...

Зинаида, как и Нестерович, была сестрой милосердия... Сестрой милосердия в полном смысле этих слов, а не в силу профессиональных знаний, навыков, выполняемой работы. Ибо ростовская весна 1918-го знала и совсем противоположные факты. "Был такой случай, - пишет Мокиевская-Зубок. - В одном из склепов... пряталось несколько человек. Они не имели пищи и сильно изголодались. Один из них увидел проходящую старушку-нищую и попросил "добрую бабушку" принести что-нибудь покушать, а "добрая бабушка" привела красноармейцев..."

...Имя же этой страдалицы осталось неизвестным. Вспоминает Мария Бочарникова, перед Октябрьской революцией служившая в женском ударном батальоне, а в годы Гражданской - в госпитале у белых: "...на одной станции, в ожидании пересадки, я разговорилась с дамой. "Если бы вы знали, какого ужаса свидетельницей мне пришлось быть сегодня! Матросы с солдатами проверяли на станции документы... солдат зацепился за что-то ногой. У... дамы из-под пальто-клеш торчало что-то металлическое. Ее раздели, она оказалась обвешанной частями пулемета... Матрос, опоясанный шашкой, отвел ее на аршин от вокзала... Он первым ударом отсек ей руку... Женщина только передернула плечами. Вторым ударом отсек ей вторую руку. Она не дрогнула... И, наконец... матрос отсек ей голову... Нас, женщин, принято называть слабыми существами. А мужеству этой женщины мог бы позавидовать любой мужчина".

Можно позавидовать мужеству, добросердечию и юных одесситок, о которых рассказал в книге "1920" Василий Шульгин. Белые покидают Одессу, отряд под командой Шульгина, рассыпавшись цепью, прикрывает порт. "Ужасно хотелось есть, - пишет известный политический деятель-монархист. - И вдруг, как бывает в сказках, появились добрые феи. Это были три молоденькие барышни-мещаночки, путешествовавшие... с огромным чайником и с белым хлебом. Мы сначала даже не поверили, что они вышли специально кормить нас. Но это было так. Я сказал им:
- Вы очень рискуете.
На что они ответили:
- Умирать один раз... И ничего нам не будет..."

В ПОХОДАХ И БОЯХ
Об участии женщин в боевых действиях Белой гвардии сохранилось крайне мало свидетельств. Между тем 4 октября 1918 года командующий Добровольческой армией генерал Деникин учредил для всех ветеранов 1-го Кубанского ("Ледяного") похода особый знак отличия: серебряный терновый венец 3 см в диаметре, пронзенный снизу серебряным мечом длиной 5 см. Непосредственно сражавшимся полагалось носить знак на черно-оранжевой георгиевской ленте, не принимавшим участие в боях - на черно-красной владимирской ленте. Всего было зарегистрировано 3689 человек, удостоенных этого отличия. В том числе -163 женщины.

Другой источник приводит чуть иную цифру - 165 женщин-первопоходниц: 15 их них были прапорщиками, 17 рядовыми доброволицами, 5 врачами и фельдшерицами, 122 сестрами милосердия, 6 не служили в армии.
Следовательно, несколько десятков женщин могли непосредственно быть в боевых порядках белых. И действительно, подобные случаи имели место. Читаем сборник "Марков и марковцы": "...Офицерский полк подошел к мосту, прикрываемому заставой. Над ним чаще свистели пули.

В темноте на том берегу у моста - движение.

- Девочки! Тащите сюда пулемет! - слышен женский голос.

Проходящая рота засмеялась, но коротким смехом, будто поняв особенность и серьезность услышанного приказа. У моста становилась на позицию, чтобы прикрыть отход армии, маленькая женская боевая часть, силою всего 15-20 человек с пулеметом. Ее состав - ударницы женских батальонов; иные в чине прапорщика, иные с Георгиевскими крестами... Теперь часть этих героинь-воинов боролась за Россию в рядах Добровольческой армии. "Слава им! Вечная память!" - сказали офицеры, увидев у дороги лежащую, сраженную пулей, женщину-доброволицу. Суровый русский солдат, штабс-капитан Згривец, сняв фуражку и перекрестившись, сказал: "Не бабье это дело!"

Однако ж вряд ли была согласна с бравым штабс-капитаном прапорщик Мерсье, о которой упоминается в книге бывшего офицера-корниловца Романа Гуля "Ледяной поход": когда в одном из боев под огнем красных дрогнули добровольцы, она одна била из пулемета по бронепоезду противника, призывая отступающих остановиться... Верх здесь, как и во всех яростных сшибках 1-го Кубанского, остался за белогвардейцами.

Сослуживица Марии Бочарниковой по женскому ударному батальону княжна Черкасская потом воевала в артиллерии Добровольческой армии. Под Новочеркасском, когда уже кипел бой, ее довенчивали с поручиком Давыдовым. "Скорее, скорее!" - торопили брачующихся. "Дайте довенчаться..." - молили они. Обряд окончился. Сняв белое платье и драгоценности, занятые у полковой дамы, новобрачная, переодевшись в форму, вступила в бой и через три часа была осколком убита.

Зинаида Демьяненко (Мокиевская-Зубок).

Фото из книги 'Доброволицы'И все же, разумеется, самые частые упоминания в источниках - о сестрах милосердия. Причем они работали не только в госпиталях белых армий, но и непосредственно на полях сражений, как, например, Полина Гавриловна - жена командира роты Сводно-офицерского (впоследствии 1-го Марковского) полка Назара Плохинского (погиб в августе 1918-го), о которой несколько раз говорит в своих мемуарах еще один первопоходник, Сергей Пауль. Как Таня и Варя, о которых поведал Роман Гуль. Кстати, тыл во время "Ледяного" похода был понятием относительным: не единожды красные отряды обкладывали крошечную Добровольческую армию со всех сторон, и пули, снаряды запросто доставали до повозок с ранеными, медсестрами и врачами.

Еще горшие испытания выпали на их долю при отступлении деникинских армий зимой 1919-1920 годов, но и это время дает примеры самоотверженности героинь Белого движения. Так, в ходе разгрома Марковской дивизии у села Алексеево-Леоново сестра милосердия Ольга Елисеева не только перевязывала и клала на подводы раненых. Она с револьвером в руке останавливала бегущих, приказывала им... Благодаря ей было вывезено до 30 человек, получивших ранения.

НЕ ТОЛЬКО СВЯТЫЕ...
Нередко публикации в отечественных СМИ последних лет рисуют нам белогвардейцев исключительно как неких рыцарей без страха и упрека. Соответственно и женщин, служивших в белых армиях, - как прекрасных дам. Увы, это далеко не так. О чем повествуют сами же участники антибольшевистской борьбы.

Из дневника Михаила Дроздовского (его именем назовут одну из дивизий Добровольческой армии): "Привлекаем для разведки женщин. Одна пошла из наших сестер, другая, имея Георгия 2-й степени, старшая унтер-офицерка. Когда переоделась в женское, так мало похожа на женщину, говорить привыкла басом и ругается, как ломовик". А ведь прошедшего через Русско-японскую и Первую мировую полковника поразить чем-то было трудно.

Сергей Пауль: "...в обозе встретил двух женщин-прапорщиков... Одна из них "замечательно" ругалась, хуже простых солдат, меня называла "американским красавчиком" и все делала недвусмысленные предложения". Заканчивается тот абзац на трагической ноте, но не по названной выше причине: "Другая, баронесса, и обе, кажется, убиты".

Не менее тяжко читать строки из книги Романа Гуля: "Солдаты расходились кучками. В одной из них шла женщина-доброволец...

- Ну, а по-твоему, Дуська, что с ней сделать? - спрашивал солдат женщину-добровольца (речь идет о захваченной в плен большевичке. - А.У.).

- Что? Завести в вагон да и... всем, в затылок, до смерти, - лихо ответила Дуська..." 

Незабываемы и строки того же автора с рассказом об убийстве женщиной-доброволкой безвинного молодого мужика, всего лишь заподозренного в сопротивлении наступавшим на село Лежанка белым.

Впрочем, сам характер любой гражданской войны оставляет мало места для возвышенных чувств. А что до отношения к ней лучших из женщин, примкнувших к белым, то опять-таки сошлюсь на свидетельство Романа Гуля:

"Мы спускаемся с крутого ската станицы. Догоняя нас, рвутся последние шрапнели... Вот одна близко лопнула. Вздрогнула сестра (милосердия. - А.У.). "Боитесь снарядов, сестра?" Она улыбается. "Нет, снарядов я не боюсь". И, немного помолчав: "А вот другого боюсь". "Чего другого?.." По лицу сестры пробегает строгая тень... "Вы были в Журавской?" - "Нет". - "Ну, вот там я испугалась, там комиссара повесили". Сестра нервно дернула плечами, как от озноба. "Я случайно увидела... И, главное, он долго висел после... и птицы это вокруг него... и ветром качает..."

...Апофеоз братоубийственной бойни, запавший в простую и сострадательную женскую душу.
Статья в НГ Статья  с фото.

Эта, другая очевидно, знаменитая баронесса Боде

Господа, осмелюсь предложить скачать книгу Павлов В.Е. - Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917-1920 годов (в 2-х книгах) [1962, 1964, PDF, RUS] отсюда http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3780965

Спасибо огромное) Хана офисному принтеру 

Есть так же уже на нашем сайте. Который наполняется. Но Павлова там уже можно найти.

Доброволицы. Воспоминания сестры милосердия. Т.А. Варнек http://book-old.16mb.com/index.php?opti … ;Itemid=49

Господа вот ссылка на очень гуманный интернет магазин книг сам там заказываю потом забираю на Савеловский. Это интересно
Первая ссылка на труд ген. Головина Н.Н. (у меня с ним двоюродный дед работал) интереснейший труд настоятельно рекомендую.

Пока «облизываюсь», но намерен взять. Это интересно

И ещё много полезного по ценам как минимум раза в два дешевле других магазинов. Это интересно
Это интересно
Это интересно
Это интересно
Это интересно

Господа рекомендую, смотрите в киосках. журнал Дилетант. Много материала по ледяному и проч.

Сто пять целковых.И подробная карта-схема с указанием всех станиц по пути движения добр.армии...От Ростова до Екатеринодара и лобратно...